Всю жизнь Феклуша прожила в родной деревне за Окой, а когда внезапно умер сын, завербовавшийся на Колыму, заколотила избу и приехала в город к двоюродному племяннику. Она приняла на свои плечи хозяйство, стряпню, вынянчила Васятку. Невысокая, худенькая, со следами оспы на лице, с золотыми дутыми серьгами в ушах, она, несмотря на свои пятьдесят лет, редко присаживалась: все горело в ее суховатых и крепких руках. Себя велела звать по имени: «Привыкла в деревне: Фекла, Феклуша». В семье Камыниных к ней привязались.
— Седайте за стол, Ильич. Зараз налью щей.
Родственников Феклуша упорно величала на «вы».
Есть Андрею Ильичу вдруг расхотелось. Хоть он сам велел жене не ждать и садиться за стол, в душе это его обидело. Он откупорил бутылку наливки «Золотая осень», выпил лафитничек, но пообедал без всякого аппетита.
Надумал было повидать начальника облдоротдела: кое-какие вопросы надо согласовать. Позвонил по телефону в контору, затем на квартиру — везде длинные гудки. Значит, проводит выходной на даче. Андрей Ильич раскис. Эка все не заладилось. Вот это называется «отдохнул в семье». Он остановился у старинного буфета, тупо глядя на резные дверцы. Достал пластмассовый стаканчик, мыльный порошок и начал бриться: надо взять себя в руки. Освежился одеколоном, взял с этажерки объемистую книгу «Дорожные машины», сел в спальне на клеенчатый диван под фикусом у окна и стал читать.
На затравевшей улице полусонно шелестели молодые липки, был виден деревянный тротуарчик, булыжная, в выбоинах, мостовая, старинные дома на противоположной стороне, вышка пожарной каланчи. Солнце, красное, распухшее, словно оно только что парилось в бане, уходило, за горизонт, чтобы подремать короткую июньскую ночку. И Андрей Ильич сам не заметил, как тоже заснул с открытой книжкой, облокотясь на валик дивана: сильно переутомился за эти дни, а тут еще наливка подействовала. Последние его связные мысли были: «Конечно, соскучилась, — сын, я понимаю… но могли бы меня подождать, вместе б пообедали, сходили в горсад». И секундой позже: «Надо облить из крана голову, а то еще засну…»
Открыв глаза, Андрей Ильич долго не мог понять, что с ним, где он находится. За окном было темно, с улицы в комнату вливался ночной свежий воздух, в телефонном аппарате на столе отражался луч месяца. Камынин был без сапог: наверно, еще вчера вечером сняла Феклуша. А где же Варя, сынишка? Неужто еще не пришли?
Он встал с дивана, зажег электричество. На их супружеской кровати, выпростав из-под байкового одеяла загорелую руку, спала Варя, и ее тонкая шея, открытая, с остриженными волосами, как-то наивно и беспомощно выделялась на белой наволочке; рядом с ней разметался Васятка, совсем сползший с подушки. Он очень любил, когда ему с вечера читали. На полу валялась раскрытая книжка «Венгерские сказки»: видно, читали, да так и заснули оба. Значит, Варя ждала его? Почему же не разбудила?
Сперва Камынин хотел было перенести сынишку за стену в никелированную кроватку с веревочной сеткой. Затем раздумал и только накрыл одеялом. Варя, наверно, сильно устала, а завтра чуть свет должен заехать Горбачев и отвезти ее обратно на трассу. Андрей Ильич достал из шкафа свежую простыню, расстелил ее на клеенчатом диване и улегся один. На этот раз он очень долго не мог заснуть. Может, его любовь, ожидание передадутся Варе, она проснется и придет к нему? Ну же, ну!.. Луч месяца исчез с телефонного аппарата, за окном засерел рассвет, подали голоса воробьи под застрехой, заворковали голуби, липки запахли росой, а он все курил, ворочался: нехорошо у него было на сердце.
Вторично проснулся Андрей Ильич поздно — вялый, потный, разбитый. Горячее солнце било прямо в глаза, в воздухе скопилась знойная духота. В спальне никого не было, пустой оказалась и столовая. На письменном столе он нашел записку жены.
«Милый Андрюша, ты вчера спал сладко-сладко, и я не решилась разбудить. Не дождался? Эх, ты! Измучился с этой стройкой? Васятка попросил почитать сказки, и я взяла его к себе. Я хотела дать тебе лишний часок отдохнуть, да не заметила, как сама заснула. Вот нехорошо вышло. Да? Мне так хотелось побыть с тобой, дорогуля, выспаться на твоей руке. Значит, до следующей встречи? Но когда? А сегодня я тебя поцеловала, ты только сморщился, будто муха села. До свидания, славный мой, приезжай к нам на участок. Захвати когда-нибудь и сынишку, ладно?»
Камынин повертел в руках записку, против воли отметил одну грамматическую ошибку и хмуро стал натягивать сапоги. Неискренностью, лицемерием дохнуло на него от этих строк.