Десятки голов повернулись к Забавиной. Она не смутилась, чуть вскинула лицо, подумала:
— У нас в районной столовой собрание было. Директор объявил условия… ну я и поехала.
— Сама, значит? А почему вызвалась?
— Интерес был.
— Все-таки?
Забавина оправила свой белый рабочий халат и спокойнее, удобнее уселась на пеньке, словно не ее и спрашивали.
— Из-за интересу, выходит, приехала? — своим далеко слышным голосом переспросила Баздырева. Разбитной паренек в кепке без козырька (носил он ее как берет) подбросил в костер сушняка, огонь вспыхнул ярче, и заместитель председателя райисполкома яснее выступила из полутьмы: коренастая, почти квадратная, с орденами и медалями на большой груди. — Думаю только, интерес-то у тебя был… с подкладкой. Двойной. А? Сознайся уж, мы люди свои. Штука вся в том, что у нас в Чаше ты, Забавина, была официанткой, а тут дали столовой заведовать. Раз. Оклад за тобой сохранили полностью, да еще командировочные выплачивают. Это два. Плюс третий — капитал заработать решила, что дороже всех денег ценится: высказала свою сознательность, откликнулась на общественное мероприятие. Небось козырять трассой будешь, когда вернешься домой, почета к себе потребуешь? Так, что ль?
Забавина не опустила глаз, затененных угольными ресницами, лишь чуть усмехнулась.
— Может, я наврала? — настойчиво переспросила Баздырева.
И тогда Забавина наконец ответила:
— Что ж я вам скажу, Матрена Яковлевна, когда вы сами за меня расписались.
Вокруг послышался смех.
— Отмолчаться хочешь, голубушка? Аль простушкой прикинулась? Так вот, мы не лапти, а ты не кочедык, и нечего нас подковыривать, будто мочалу. «Разное толкуют». Где? За кустиками? По уголкам? Хочешь о чем узнать — руби прямо. Но вопрос ты подняла интересный, и уж за одно это спасибо. — Баздырева обратилась к сидящим вокруг. — Может, и у вас есть какие неясности в нашем деле? Мы ведь на то и политбеседу проводим, чего рты позапечатали? Ну ты вот, — ткнула она пальцем в разбитного паренька в берете, поддерживавшего огонь. — Объясни нам, как на трассу попал?
— А как и все, — ответил тот бойко.
— Аль у тебя язык устал за день? Не можешь обстоятельней?
— Да хучь лекцию сделаю, — охотно заговорил паренек. — Ну, спустили нам с района распоряжение отобрать тридцать две души на стройку… по количеству едоков. Председатель колхоза товарищ Бычков собрал собрание и говорит: «Надо такой народ выставить, чтобы не запозорили наш «Красный сеятель». Примерных».
— Тебя первого и выдвинули? — ехидно вставила толстая смешливая девушка и прыснула в руку.
— Нашлась! — уязвленно повернулся к ней паренек. — Не одну ж тебя, такую паву. Стали на собрании выступать желающие, я и назвался. Одно — комсомолец. Опять же работа в областном масштабе. Что я, матерь, какой детишек нельзя покинуть? Меня сразу в список вписали. Правда, семь душ недобрали на трассу, ну, парторг товарищ Лазеин сагитировал. Выделили колхозники.
— Да чего тут разводить тары-бары, — с досадой сплюнул Порфишин. — Все пришли с мирской директивой. Темные, что ли, не понимаем?
— Ты статья другая, Елисеич, — упрямо перебила нового мостовщика Баздырева. — Но я по лагерю слышала иные разговорчики. Мол, почему меня послали на три недели строить шоссейку, а другие по избам в деревне сидят? Так вот отвечу: кому интерес, накручивайте на ус. Как вам разъясняли, каждый совершеннолетний шесть дён в году должен отработать на дорогах. Так? Но не будем же мы всех людей подымать, отрывать от дела? Вот народ для своего удобства и выделил постоянные бригады на срок. У вас в «Сеятеле», — кивнула заместитель председателя на паренька в «берете», — общее собрание что постановило? Отработал свое в счет трудоучастия и получай полновесный трудодень за тех колхозников, кого замещаешь. Верно? А? В точку?
— Все понятно и без пол-литра, — сказал Жогалев. — Поработаем, зато будет и дороженька, не придется тонуть в грязи, как грешнику в судный день. Мы-то знаем, что постельку стелем себе: в Моданск от Чаши рукой подать, чуть не кажный день ездим, а вот шебальцы — те как портные, на чужого дядю шьют: от них до облцентра, почитай, все двести километров, им сюда так же по пути, как живому человеку на кладбище.
Люди уже зашевелились, стали расходиться. На этот раз их задержал Молостов.
— Одну минутку, — сказал он жестко. — Сейчас шофер Жогалев походя высказал совершенно вредное суждение. По его словам выходит, будто народ тут работает для своей шкуры. Разве москвичи метро построили только для себя? Все мы можем ездить — правда, реже, чем они. Разве товары, которые будут из центра завозить к нам в область по этой трассе, не пойдут в Шебальск?