— Не все измеряют жизнь на звон рубля, — усмехнулся он.
Хвощин молчал и неодобрительно косился на Горбачева. Тот едко скривил губы.
— Молоды вы еще, Павел Антонович, — заговорил Горбачев, и от него густо пахнуло вином. — Зелены. Знаете вы, что такое любовь? Никто не знает, каждый ее на свой аршин меряет. Один ищет в браке тити-мити, — Горбачев сложил пальцы щепотью, словно пересчитывая деньги. — Второй довольствуется в семейной жизни тем, что бог послал: мол, и солома съедома. Бывает же так: и умный человек, и солидный, и волевой, себя в кулаке держит, подчиненных умеет заставить потом, как росой, умываться, а врежется в какую-нибудь молоденькую канарейку, и все к черту летит. Сам знает ей цену: не человек — свистушка, кукла, одно декольте да кружева… а сил бросить нету. Стыд теряет, шею может сломать… и такая вот любовь бывает.
Он то ли засмеялся, то ли скрипнул зубами, Молостов удивленно слушал откровения начальника МДС. «Неужто так заложил? — подумал он. — Или неприятности из-за семьи?»
— А в общем каждый из нас владеет столькими благами, сколько сумел захватить. Для себя он старается, для общества — разницы нет.
— Вы тут… целый диспут развели, — еще раз осуждающе глянув на хозяина газика, сказал Хвощин. — Вроде как не то место. А? Отложим? Займемся стройкой? — Он вдруг переменил тон, кивнул на группу людей, подходивших от лагеря. — Вон Баздырева свой косяк ведет: весь штаб участка в полном составе. Тоже небось: «Нет транспорта, нет камня, стройматериала».
И сразу, словно забыв о Молостове, он твердо, уверенно двинулся к ним навстречу. По-прежнему едко кривя губы, Горбачев последовал за начальником доротдела.
«Похоже, что Варвара Михайловна несчастна? — подумал Молостов, вновь рассеянно наклоняясь над каменным бордюром, проверяя укладку. — В прошлый приезд из Моданска сама намекнула: мол, с мужем почти не видались. Значит — полный разлад? Я ж ей нравлюсь: в таких, вопросах я еще не ошибался. Проверю… и добьюсь своего. Любым путем заставлю уступить». Молостов вдруг выпрямился, круто свернул с насыпи и пошел к Забавиной обедать. Он больше не думал о том, что разбивает Камыниным семью.
XV
Там, где еще месяц назад рос лес, тянулся голый кочкарник, кисло болото, поросшее клюквой, чаканом, вилял из стороны в сторону разбитый ухабистый большак, — растянулась пятитысячная народная рать, громыхали сотни автомашин, самосвалов, новенькие катки, бульдозеры, скреперы. И постепенно разрозненные звенья трассы, возводимые одновременно двадцатью шестью районами на отведенных участках, стали сливаться в одно ровное, заметно приподнятое над землей полотно девятиметровой ширины, считая обрезы, с глубокими кюветами по бокам для стока воды. Через реки, овраги шагнули новенькие мосты.
Несмотря на перегруженность, Камынин не забывал наказа секретаря обкома, выявлял по всем участкам новаторов, ударников, ездил к ним, спрашивал о рабочем опыте. Вспомнил и о том, как на воскреснике секретарь пореченского райкома Худяков хвалился, что у них есть замечательный старик землекоп Гадеев. У Гадеева нашлись подражатели из молодежи, тоже перевыполнявшие норму. И в конце мая Камынин решил ближе познакомиться с этим дедом. Он захватил с собой литсотрудника выездной редакции газеты «Народная стройка».
Секретарь райкома Худяков привел их на рабочее место старика.
— Вот, Сафрон Аггеич, — сказал он, — главный начальник строительства о тебе прослышал. Приехал поглядеть вместе с корреспондентом.
Дед Гадеев перестал копать, выпрямил сутуловатую спину, оперся на держак лопаты. Роста он был невысокого, но плотный, с выпуклой широкой грудью и большими огрубелыми руками, словно перевязанными синими венами. Одет в ситцевую застиранную рубаху, штаны навыпуск, лапти.
— Что ж, нехай поглядит, денег за это не берем, — сказал Гадеев, щуря небольшие, с жиденьким блеском глаза. — На то они начальники и ученые, чтобы всякое опытное дело в книжку отпечатывать. Ну, хоть вы, детки, и руководители, а я обоих вас вместе годами постарше. Вот и разберитесь, кто из нас первый?
— Первый у нас тот, — сказал Худяков, — кто народу вожак, пример показывает в работе.