— Ешь, Кирьяныч, ешь. Ты у нас что-то с лица сдал.
«...Все хорошо, зоркий мой друг Лукин, все распрекрасно. Одно плохо: столько времени прошло после исчезновения Алексея, а в бригаде, точно по уговору, никто даже не пытается заговорить о нем. Что это: равнодушие? Сдержанность? Такт?
Лукин, как всегда, спокойный, насмешливый, рассудительный. И все-таки нет-нет да помрачнеет бригадир, когда бросит взгляд на то место, где обычно сидел за столом Алексей, нахмурится, если кто-нибудь из ребят начнет рассказывать об Анне.
Сегодня долговязый Август зашел к нам в барак за своей великолепной курткой.
— Все, старина,— сказал он мне.— Завтра утречком восвояси.
Я помедлил.
— Слушай, как все-таки будет с Анной? Неужто она вернется в молельный дом?
Август передернул плечами, хитрая осторожненькая улыбочка коснулась его полных губ.
— Не беспокойся. Там, брат, этот ваш... Серега такую кипучую деятельность развил, нам с тобой за ним не угнаться.
— Сергей? Вот уж не подумал бы.
— Милый мой, любовь горами движет, давно доказано. Он за Анну — в огонь и в воду! Да и какое там верование? Ее сектанты приметили в трудную минуту — она им и поверила.— Август вдруг замолчал, зорко глянул на меня: — Главное сейчас — не торопить события. Ты представляешь, какой у нее ералаш в голове? Дайте девчонке самой во всем разобраться. До нас с тобой сказано: время — лучший лекарь. А Алексей... Чует мое сердце: вернется, никуда не денется. Ему ведь тоже нужно время — разобраться.
Я почтительно оглядел его длинную фигуру.
— И откуда в тебе столько мудрости, Август?
— С кем поведешься, дорогой, с кем поведешься...»
Глава девятнадцатая
Довольно странно сложились мои отношения с начальником строительства Вяленом Александровичем Солодовым. За все время пребывания в поселке я так ни разу его и не увидел. То он в Москве с проектами, то в краевом центре «выколачивает» что-то для строителей, то я заболел, то он улетел на юг за женою.
Все, что я знал о Солодове, знал, главным образом, по рассказам других.
Впрочем, нет: однажды я его уже видел. Это было несколько лет назад в Сибири, на сооружении гигантского лесопромышленного комплекса. Тогда Солодов был то ли рядовым инженером, то ли начальником участка. Я увидел его на важном производственном совещании: дела шли плохо, сроки строительства срывались, прилетел заместитель министра.
Отчетливо помню свое первое впечатление. Он был по-настоящему красив. Красив, я бы сказал, особой, современной красотою. Гордый постав крепкой головы. Рост сто восемьдесят, не меньше. Широкие плечи спортсмена. Чуть-чуть посеребренный ежик металлически жестких, очень черных, с синеватым отливом, волос. Замкнутое, корректно-спокойное лицо с резко очерченными скулами. И холодные, изучающие цепкие глаза. Такие глаза держат тебя на заданном расстоянии: ни шага ближе.
И его выступление до сих пор помню. Он не говорил о частностях, оп решительно и резко критиковал самые принципы организации дела. Причину всему он видел в разбросанности, распыленности средств па множество второстепенных объектов. Солодов предлагал прекратить все мелкие работы, а основные силы сосредоточить на главных объектах — четырех производственных корпусах.
— Странная тактика,— резко оборвал его заместитель министра. Пожилой, грузный, он сидел в президиуме с таким выраженьем, будто у него зубная боль.— Можно подумать, мы по неопытности начинали со вспомогательных объектов... Это азбука строительного дела, и вам, инженеру, полагается ее знать.
Солодов вежливо и внимательно посмотрел в его сторону, спокойно произнес:
— То, о чем я говорил, не тактика. Стратегия. И рано или поздно с моими доводами придется согласиться.
По напряженной, трудной тишине в зале можно было догадаться, что у него немало единомышленников. Солодов знал об этом.
Заместителя министра я видел не впервые, судьба уже однажды сводила нас в Средней Азии; я знал, что это руководитель с добрым именем и серьезной репутацией, и его сегодняшняя раздраженность мне была непонятна. Солодов, как мне казалось, говорил убедительные вещи.
— Я гляжу, дай вам власть, вы бы тут все перевернули,— громко и жестко произнес заместитель министра.
Солодов на мгновенье, всего только на одно мгновенье, потемнел от сдерживаемого гнева. Тут же возразил:
— Если бы дали,— конечно.
По залу прокатился сочувственный смешок.
— Остановка за малым,— усмехнулся заместитель министра. И, отвернувшись от Солодова, негромко сказал в зал: — Непонятная все-таки логика у молодежи. Все бы вам переставлять, экспериментировать. Можно подумать, что это для вас чуть ли не самоцель. А государственный план обеспечивать должны, очевидно, мы, старики? А за план небось вот по этой самой,— он постукал себя по шее,— нам, а не вам.
— Не вижу антагонизма между планом и тем, о чем я говорил,— отрезал Солодов.
— Хорошо, продолжайте.— Заместитель министра снова потянулся за карандашом.
— А я уже все сказал.— Со сцены Солодов сходил при гробовом молчании и президиума, и зала.
В перерыве в «курилке» его окружили молодые инженеры. Он слушал их с отчужденно-вежливым лицом.
И вот теперь — эта, так и не состоявшаяся, наша встреча здесь. О том, что это тот самый Солодов, мне рассказал Руденко еще в первые дни, когда я лежал в бараке с прикрученной к кровати ногою.
— Вилен из Москвы звонил,— сообщил он как-то.— Узнал, что ты здесь, велел позаботиться, чтобы тебе создали все нужные условия.
По рассказам Руденко и Лукина, Солодов и в новом своем качестве — командира огромной стройки — остался тем же. Он любил фразы короткие и точные. Риторика приводила его в бешенство. На планерках бесцеремонно обрывал всех, кто начинал жаловаться на трудности:
— Об этом потом. Когда закончим стройку. Пока, извините, недосуг.
Я как-то спросил Руденко напрямик: как он считает, что за человек начальник строительства? Он подумал и ответил убежденно:
— Работать с ним и счастье, и наказанье!..
Лукин же, рассказывая о нем, изображал все в лицах:
— Сижу, понимаешь, однажды у Руденко. Вваливается орава: «Помогай, товарищ секретарь. В постройкоме были у Виноградова... К начальнику строительства пошли».— «Да что, собственно, стряслось?»
Оказывается, спор шел о теплых спецовках: ватниках, ушанках и стеганых штанах. Без них, хоть только начало зимы, не очень-то поработаешь.
— «Тихо, я все понял.— Руденко поднял руку.— Сидите, сейчас разберемся.— Снял трубку:— Вилен Александрович, что будем делать со спецовкой?.. Да, у меня... Ну что ты, какие же это демагоги? И требование вполне законное.— Он послушал трубку, помрачнел.— Нет, это ты не понимаешь. Именно требование, а не просьба. А если они работать не станут.— Рассмеялся.— Не смеши, никакая это не забастовка... Ну-ну, это я-то поддерживаю отсталые настроения?»
Он слушал долго, а в заключение сказал:
— «Ну вот что. Тебе, конечно, виднее. Но предупреждаю: через неделю поставим на парткоме отчет твоего заместителя по снабжению. По моему впечатлению, он не из тех, кто в одиночку головой расплачивается».— И положил трубку:— «Идите. Думаю, будет порядок».
— Понимаешь, Кирьяныч,— продолжал Лукин.— Они ушли, а меня Руденко задержал, попросил закурить. Я говорю: «Так ты ж не куришь!» — Дай, не будь скрягой.— Закуривает, а у самого руки трясутся.— Деляга — этот Вилен,— говорит.— Талантлив, дьявол,— даже завидно. Иногда гляжу на него и думаю: «Мне бы половину твоих инженерных способностей!» А деляга... «Нет мне,— говорит,— никакого дела до этих твоих делегаций. У меня на шее комбинат, сто миллионов капитальных вложений. А ты со спецовками. Бросят работу, выгоню горлопанов к чертовой матери!»
— А что, думаешь? — говорю.— С его характером...