– Я – «Парус». Я – «Парус»… «Фиалка», все безнадежно. Мы обшарили пролив в обратном направлении. Посылайте вездеходы к самолету.
– К самолету уже идут вездеходы от горы Ветровой, – сказала Рая в пол. – Раненых вывезли…
– Я – «Парус». «Фиалка», почему молчите? – спросил из пурги капитан порта. – Что с вами?
Снова зазвонил телефон. Рая посмотрела на него, потерла виски, прибрала растрепавшиеся за смену волосы.
– «Парус», – сказала она. – Ребята нашлись. Они под кроватями лежали. Они пошутили…
Тихо стало. Даже пурга за окном как бы съежилась, обессилела. Радиоголоса дальние, радиоголоса ближние словно поперхнулись от этого сообщения. Потом загалдело все, засвистало. Завыла и загрохотала пурга. И в этом хохоте слышались Рае слова: «Они пошутили… Они пошутили…»
Ленька Соколов, привыкший за всех отвечать как старший, стоял у дверей директорского кабинета. А Коля сидел на полу в комнате номер пятнадцать и в сотый раз спрашивал голосом, охрипшим от раскаяния:
– Что, пошутить нельзя? Да?
Кирпичные острова
Как я с ним познакомился
Есть у меня друг – замечательный человек и хороший геолог. Работает он на Севере, в Ленинград приезжает редко, писем совсем не пишет – не любит. От людей я слышал, что семья моего приятеля переехала на другую квартиру. Я поспешил по новому адресу: авось узнаю что-нибудь о товарище, а повезет, так и его самого повидаю.
Дверь мне открыл мальчишка лет восьми-девяти. Он показался мне немного странным, все время поеживался, на меня не глядел, прятал глаза. Мальчишка сказал, что друг мой ушел утром и еще не приходил. Говорил он не разжимая рта, сквозь зубы, и очень торопился. Наверное, я оторвал его от интересной игры. Ну, а мне торопиться некуда. Я вошел в комнату, сел на диван и стал читать книгу. Прочитал страничку, прочитал другую, слышу, за стенкой кто-то запел.
Поет человек и пусть себе поет, если ему весело. Я сам люблю петь. Только я это подумал, как за стеной снова раздалось:
Теперь он пел громче, почти кричал, а на словах «лихие эскадроны» подвывал немного и захлебывался. Потом запевал опять и опять… и все про партизан. Я пробовал читать книгу, но у меня ничего не получалось. Певец так завывал, что я не вытерпел, вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь. Песня раздалась еще громче. Я даже удивился, как это можно так петь. Я постучал еще раз и еще… Наконец пение прекратилось, за дверью раздалось шмыганье носом и глухой голос сказал:
– Чего?
– Послушайте, не можете ли вы петь потише?
– Ладно, – согласился певец и тут же заорал так громко, что я попятился от двери:
Потом началось что-то совсем непонятное. «Шли лихи-и… Шли лихи-и… Шли лихи-и…» – выкрикивал певец не своим голосом.
Я совсем растерялся. Может быть, за дверью сумасшедший? И тогда надо звать на помощь докторов, санитаров. Может быть, это очень опасный сумасшедший, и на него нужно надеть смирительную рубашку. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел: лежит на оттоманке тот самый мальчишка, что впустил меня в квартиру, кусает подушку, бьет ногами по валику и горланит песню. А из глаз его бегут слезы.
– Чего это ты орешь? – спросил я.
Мальчишка стиснул зубы, сжал кулаки.
– Ухо болит. – Потом лягнул ногой и снова запел: – Шли лихи-и…
– Вот смешной! – начал было я. – Ухо болит, а ты поешь. – Но мальчишка посмотрел на меня такими глазами, что я прикусил губу. Я догадался.
Когда я был солдатом, у меня тоже однажды заболело ухо, ночью в казарме. Плакать солдатам нельзя ни за что. Я ворочался с боку на бок, так же вот грыз подушку и сам не заметил, как раздвинул прутья на спинке кровати и сунул между ними голову. Потом боль утихла, и я уснул. А когда проснулся, то не мог встать, не мог вытащить обратно голову. Пришлось двум солдатам разжимать прутья, а ночью я разжал их один. Вот какая была боль.
Я с уважением глянул на мальчишку, а он на меня – залитым слезой глазом. Он молчал, и ему это было очень трудно.
Я бросился звонить по телефону в поликлинику. Меня долго расспрашивали, что болит, у кого болит… Наконец сказали: «Будет доктор».
Я ходил по комнате, и, как только за стеной раздавалось про партизан, я начинал подпевать. Вот так мы пели: он в одной комнате, я – в другой.