Иса ничего не ответил. Что-то в глубине души говорило ему — сейчас лучше промолчать. Комиссия продолжала свою работу…
Иса покинул заседание комиссии надломленный и опустошенный. Он шел домой по улицам, заполненным шумной и веселой толпой, ничего не видя и не слыша. Мучительное и тягостное чувство тревоги все сильнее овладевало им.
Дома мать спросила:
— Почему тебе не поговорить о своих делах с двоюродным братом? Ведь он один из этих людей…
Ее слова больно кольнули его…
8
Через несколько дней инспектор по кадрам объявил Исе приказ об увольнении. В приказе, правда, было оговорено, что Иса будет формально числиться состоящим на прежней службе еще в течение двух лет.
Инспектор давно знал Ису. В свое время он составлял иные приказы: после каждого из них Иса оказывался на новой, более высокой ступеньке служебной лестницы, пока наконец не был выдвинут на должность чиновника второго класса. Кто знает, может быть, в сейфе инспектора еще хранится проект приказа о выдвижении Исы на должность чиновника первого класса. Подумать только, чиновник первого класса!.. Не так-то уж далеко и до министерского кресла.
Иса ни секунды не сомневался, что инспектор относится к нему неприязненно. Еще бы! Ведь они оба занимали равное положение, несмотря на значительную разницу в возрасте.
Но сейчас, воспользовавшись тем, что в кабинете больше никого не было, инспектор сказал:
— Видит бог, как я огорчен, господин Иса…
Иса поблагодарил инспектора за сочувствие, нисколько, впрочем, не сомневаясь в лживости его слов: восемь лет общения с чиновниками различных степеней не прошли даром. Этого времени оказалось вполне достаточно хотя бы для того, чтобы научиться понимать истинный смысл произносимых ими фраз, какими бы пышными и витиеватыми они ни были.
А вот и его личное дело, небрежно брошенное на сукно письменного стола. На обложке замысловатой арабской вязью выведено имя: «Иса Ибрагим ад-Дибаг». Иса представил себе: отправят это дело в архив и оно будет навеки похоронено со всем своим содержимым, а сколько в нем бумаг, на которых красуются подписи многих видных деятелей прошлых лет, удостоверяющих блестящие достоинства и предсказывающих большое будущее…
Он поинтересовался размером причитающейся пенсии.
— Двенадцать фунтов, — ответил инспектор. — Но вы будете еще два года полностью получать свое жалованье…
С глубоко запавшими глазами, сразу как-то постаревший на несколько лет, Иса шел по коридорам министерства, чтобы навсегда покинуть эти стены. Теперь он твердо был уверен, что ему суждено было стать жертвой судьбы на одном из крутых поворотов истории. До сих пор фортуна миловала его, он был ее баловнем. Теперь же он позабыт ею, и вряд ли кого-нибудь может тронуть, что он покатился вниз по наклонной плоскости навстречу гибели.
Долго и бесцельно бродил Иса по улицам огромного города под палящими лучами солнца. Шел куда глаза глядят. Ему было абсолютно безразлично, куда несут его ноги. Вспомнив о своей любимой кофейне, он направился туда. В этот дневной час там, конечно, никого из приятелей не оказалось. Сидя за столиком один, он медленно потягивал чай из стакана. Взглянул в большое зеркало, висевшее напротив: вид у него был плачевный. Все же он несколько воспрянул духом: казалось, что кто-то находится здесь рядом с ним и разделяет его печаль.
В другом конце зала двое незнакомцев с увлечением играли в нарды, выражая бурный восторг каждый раз, когда выпадала удача.
«У меня полная катастрофа. Но что им до меня?» — подумал Иса. Он отвернулся от игроков и вновь уставился в зеркало, рассматривая свое унылое лицо.
«Если бы это отражение могло разговаривать, я наверняка услыхал бы слова утешения. Ну, скажи, пожалуйста, — мысленно обратился он к зеркалу, — что я такого сделал и почему не смог предвидеть событий хотя бы за несколько часов?» Иса еще раз взглянул в зеркало на знакомую большую голову, на свое треугольное лицо с характерно заостренным подбородком, которое не так давно довольно часто появлялось на первых страницах столичных газет; какой-то газетный писака сравнил однажды его физиономию с дельтой Нила. Сейчас с этого лица исчезло сколько-нибудь осмысленное выражение.
Тягостные размышления не оставляли его. «Если подняться вверх на несколько тысяч футов, — думал он, — то на поверхности земли не будет видно ничего живого, исчезнут всякие звуки. Все растворится в ничтожной обыденности будней. Еще немного — и жизнь, несомненно, сотрет с моего лица последние остатки былого достоинства и оставит лишь отвратительные грязные следы».