1. Мыши
До чего же тяжек этот летний полуденный сон, склеивающий глаза липкой лентой. Время катится неторопливо, на соседней улице весь день пилят и стучат молотками. С кухни пахнет домашним обедом — щи, капуста, укроп. Позвякивают тарелки, видимо Клавдия моет посуду.
Я с трудом выползаю из дома. На улице душно. Вчера во дворе свалили два прицепа свежих сосновых досок. Стоило им разогреться на солнце, как запахло свежим деревянным срезом, и капельки смолы выступили на желтоватом спиле.
Я забираюсь на доски, так, может быть, удастся заглянуть в соседский двор. Ирка из дома напротив мне вчера рассказала, что в этом дворе весело, там пьяный дядька гоняется за двумя тетками. Но сейчас у соседей тихо.
— Ах ты окаянный, куда залез, бесовское отродье! А ну-ка слезай быстро!
Опять Клавдия засекла, черт бы ее побрал.
— Сейчас, тетя Клава! — Доски предательски прогибаются, я все-таки успел спрыгнуть, но благоухающая смолой деревянная гора вздрагивает и с грохотом обваливается, похоронив под собой жирные лопухи и загородив проход к крыльцу.
— Ишь, чего наделал, стервец! Вот я отцу все расскажу! Он тебя уму-разуму быстро обучит, оборванец дворовый! Это где же это видано, чтобы мальчонок по доскам прыгал как обезъянка цирковая? Щас тебе уши-то надеру. Куда, куда, шельма!
От Клавдии есть только одно спасение — дырка в заборе. Она в нее не пролезает, и я, наполовину высунувшись на улицу, радостно показываю ей язык.
— Ах ты, — расправа неумолимо приближается, но в последний момент я выскакиваю на пыльную мостовую и, засунув руки в карманы, невозмутимо удаляюсь, насвистывая «Мы — пионеры, де-э-ети рабо-очих».
— Стой, ты у меня получишь! — это Клавдия поняла, что через дырку ей не пролезть. — Ты лучше сегодня вечером домой не приходи!
— Ну что, доигрался? — Ирка, долговязая, с худыми ногами, торчащими из-под вытертого сарафанчика, ухмыляется. — Сегодня вечером тебе попадет.
— Мне? — Я презрительно морщусь. — Размечталась.
— А ты не храбрись. Клавдия обязательно заложит, посмотрим, что ты родителям скажешь.
— А, — ерунда, — отмахиваюсь я. — Ты мне лучше расскажи, куда свои секреты запрятала? Я же видел, как ты их в рощице хранила.
— Вот еще, дурак, — Ирка испугалась.
«Секреты» были нехитрым развлечением времен детства — лепестки одуванчиков, маленькие записочки с признаниями в любви, фантики от конфет — все это прикрывалось бутылочными осколками и закапывалось в потайных местах.
— Смотри, откопаю — все буду про тебя знать — дразнюсь я.
— Дурак. Смотри, кажется твой отец вернулся. Что-то рано сегодня.
На дороге показалась медицинская «Волга» с красным крестом. Обычно отец возвращался с работы на электричке, и я понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
— Ах, вот ты где, — отец дружелюбно подмигнул мне. — Ты только погляди, кого я привез!
Из скорой помощи вылез щупленький человечек с раскосыми глазами. Он был одет в серый официальный костюм с галстуком, который был ему великоват на пару размеров. Штанины волочились по земле, руки не вылезали из рукавов пиджака. Человечек покачивался и от него ощутимо пахло коньяком.
— Это товарищ Гуо, заместитель министра морского флота республики Вьетнам.
— Спасибо, — почему-то сказал Вьетнамский министр.
— А это Василий, дядька твой. Помнишь, как он тебя на руках носил?
— Здравствуйте, — оробел я.
— Ну, подрос-то как, — дядька стиснул меня и поцеловал, дыхнув коньячным перегаром. — Будущий моряк.
— Спасибо — снова невпопад сказал замминстра Гуо.
Дядька, источник бесконечных семейных легенд, усатый и пышущий жизнью, хулиган, голубятник и наполовину цыган. Несмотря на штатский костюм, Василий был настоящим адмиралом где-то во Владивостоке.
— Мама вернулась? — озабоченно спросил отец.
— Нет, она в магазин ушла.
— Да зачем нам она, — махнул рукой дядя Вася. Гуляем…
— Ух, завидую я тебе, — Ирка стояла с широко раскрытыми глазами. — Настоящий китаец.
— Он вьетнамец.
— Все равно иностранец. Я ни одного иностранца в жизни не видела.
— Это что за красотка, невеста твоя что ли? — захохотал дядя Вася.
— Да что вы… — Ира густо покраснела.
— Никаких возражений. Веди девушку домой, угощай. У нас коробка конфет с собой, и торт.
— Торт? — обрадовалась Ирка.
— Еще какой, — закатил глаза адмирал. — С розочками, такими красненькими… С кремом, орехами. Пойдешь?
— Ух ты, — сглотнула слюну Ира… — Пойду, конечно.
— Добрый вечер, добрый вечер, — суетилась Клавдия, завидев гостей. — Кстати, шельмец-то ваш отличился сегодня.
— Не сейчас, Клава, после, после, — отмахивался отец.
— Ну, как знаете. После, так после. Но вы имейте в виду, хулиган растет.
— Клава, — отец поморщился. — Давайте договоримся — детей мы будем воспитывать сами. А сейчас лучше поставьте чайник.
— Хорошо, — Клавдия поджала губы. — Как знаете. — Судя по всему, она сильно обиделась.
Включили проигрыватель. Пока мужчины пили за дружбу народов, речной и морской, военный и пассажирский флот, мы с Ирой попробовали коньяк из бокала. Коньяк обжег горло, мы покраснели и закашлялись.
Вьетнамца разморило и дядя Вася предложил его освежить. Министра на импровизированных носилках, сделанных из гамака отнесли к берегу и бросили в канал имени Москвы. Проснувшийся вьетнамец фыркал и плевался, наглотавшись тины, а дядька-адмирал выпил большой стакан коньяка и уплыл куда-то к фарватеру, где бескрайнюю гладь бороздили «Ракеты» на подводных крыльях и обычные речные трамвайчики.
Речному трамвайчику «Москва» было решительно все равно, кто попадется в его фарватере — адмирал Тихоокеанского флота, космонавт Валентина Терешкова, дача которой была неподалеку, собачка Стрелка, или даже сам Генеральный секретарь чего угодно — компартии или организации объединенных наций.
— Господи, утонет же, — переживала мама.
— Этот утонет, как же, — фыркал отец. — Он во время переправы через Днепр самогонки выпил и купаться полез. Капитан в него стрелял, думал сбежать хочет, немцы шпарили, почти никого в живых не осталось. А Василий выплыл. Он заговоренный.
И действительно, Василий вскоре вылез на берег, отфыркался и исполнил что-то среднее между «Цыганочкой» и «Лезгинкой»..
— Ну что, молодежь, не клюет?
Мы сидели на берегу с удочками. Клева не было и в помине.
— Не так ловите, засранцы, вот как надо ловить, — дядя Вася ловко выпил стакан коньячной жидкости и вылил остаток на полудохлого, размокшего червяка, который от дозы горючего начал извиваться словно грешник в аду, и забросил удочку в мутную воду. — Вот так, вот это по-нашему…
Как по-волшебству, на крючке вдруг оказался переливающийся золотом лещ.
— Фокус-покус, — односложно объяснил волшебство дядя Вася, и отжался раз двадцать. От него пахло коньяком и здоровой плотью.
В последний раз я видел дядьку году в восьмидесятом, вскоре после Олимпиады. Он поседел, но все так же пил коньяк стаканами и бурчал под нос песню про то, что врагу не сдается наш гордый «Варяг». Он пах хорошим одеколоном. Коньяк он принес с собой, да и закуску тоже.
До сих пор не знаю, что с ним стало после распада империи, всех нас разметало по поверхности шарика.