— Женька, тот парень — он здесь! Он здесь и меня ищет! Он видел меня, и ему позвонили — какое-то несчастье случилось, но не с ним! Вон он…
Последнее я прошептала, обернувшись и ахнув. Лохматый парень, решительно расталкивая всех, быстро шёл напрямую к нам. Друзья от него не отставали.
— Он нас не видит! Дёру!
Те же сильные руки быстро схватили меня под локти и повернули куда-то в сторону. Пара шагов — и мы очутились в тёмной комнате. Дверь быстро закрылась, скрывая нас от яркого света в предыдущей комнате. Обмерев от нового ужаса, я услышала в самой комнате странные, стонущие звуки. Не сразу дошло, что комнату облюбовала какая-нибудь парочка. Но дошло, и стало очень стыдно.
Стыдно не было Жене, к которому я вынужденно прижималась. Он еле слышно хмыкнул на стоны в комнате и склонился к щели между дверью, не до конца прикрытой, и косяком. Чёрт бы его… Склонившись, он ещё сильней прижался ко мне, но его, кажется, это не волновало. Додумавшись в недвусмысленной ситуации до этого момента, я успокоилась. Раз его не волнует, чего психую я?
— Ушли, — прямо в ухо прошелестел Женя. — Выходим…
Выскользнули из комнаты под уже громкие стоны — так что нас не услышали.
Ещё минута — и Женя, проведя какими-то проходными комнатами и коридорами, втащил меня в ту самую комнату, где недавно сидели парни лохматого, и усадил в кресло.
— Рассказывай.
Путано и с пятого на десятое я объяснила ему, что произошло.
— Значит, это не он, — заключил Женька. — Может, что-то случилось с его родичем?
— Я не знаю, что происходит, — тщательно выговаривая слова и следя за состоянием глаз, сказала я. — Но я хочу немедленно уехать домой. Прости, Женя.
— Отвезу.
Промолчав на его реплику, я погрузилась в размышления. Так несчастье и в самом деле случилось с кем-то из родных лохматого? Или что-то случится с ним самим? Нет, он сам сказал, глядя на меня, что я виновата в том, что уже случилось… Покорно шагая следом за Женей, я услышала, как он кому-то велел проверить, уехали ли те четверо, которые только что ушли. Потом мы спустились на лифте, и нас встретили внизу, уверив, что те, слишком быстро бежавшие, уехали.
Уже за рулём Женя, не глядя, сказал:
— С тобой как в триллере, блин. Живёшь интересно.
— Кому интересно, а кому и… — И я захлюпала носом.
— Ладно, не расстраивайся, — недовольно сказал Женя. — Хочешь — разузнаю, что там у них? Мне теперь и самому интересно стало.
— Хочу-у…
Утешать он не стал, быстро довёз до дому, сказал: «Пока!» и пропал в темноте. Я доплелась до подъездной двери, испуганно подскочила на звук проезжавшей по дороге мимо дома машины и быстро приложила ключ к кнопке домофона. В самом подъезде почувствовала себя более-менее в безопасности — свои стены! И потопала к себе.
Родителей ещё не было — десятый час. Но если и приедут, то в комнату заглядывать не будут. От тёти Лиды могут вернуться очень поздно. Поэтому свободное время всё-таки появилось. Я решилась. Если у лохматого парня там что-то и в самом деле случилось — что-то, что он связывает с вчерашним рисунком, я всё равно попробую сейчас же выполнить задуманное мной утром.
Покормила заброшенного Мурзилу, который, впрочем, дрых до моего прихода на холодильнике, заварила чай и с чашкой водворилась в своей комнате.
Села за письменный стол, нашла чистые альбомные листы. Задумалась… С чего начать? Лицо лохматого запомнила. Начну делать то же, что делаю на Арбате. Держа мысленный образ лохматого парня перед внутренним взглядом, я нерешительно прикоснулась карандашом к листу. Линия скулы и подбородка. Тут же отняла карандаш от листа. Отдышалась. Вроде пока ничего особенного. Снова затаила дыхание и провела линии бровей, теперь отмечая, что они не такие длинные, как у лохматого. Затем появились границы глаз. Заштриховала тени под нижними веками. Снова пауза. Вгляделась — глаза нормальные? Кажется — да. Правда, я пока не начинала вырисовки зрачков, оставив на потом. Нос. Губы…
А потом меня снова понесло!.. И я не могла оторвать карандаша от появляющихся линий — и чётких, и мелких… Карандаш будто сам дёргал мою кисть — лишь бы пальцы его держали, а на бумаге появлялся тот же портрет — взрослого мужчины. Но — слепого! Потому что зрачков я ему не рисовала, а тот, кто водил на этот раз моей рукой, словно ослеп сам — не увидел, что глаза… Опомнилась только тогда, когда руку свело от судороги. И откинулась на спинку стула. Что у меня получилось?
Да, этот мужчина — копия лохматого, только копия повзрослевшая. Брат? Дядя?
Облизав пересохшие от напряжения губы, я осторожно поднесла карандаш к рисованным границам пока слепых глаз. Но левой рукой я теперь придерживала кисть правой. Осторожно, то и дело всем телом откидываясь назад, чтобы физически отодрать карандаш от его «поля деятельности», я принялась рисовать глаза. Первый получился здоровым — тот самый, который был здоровым и вчера. Со вторым пришлось тяжелей. Карандаш то и дело рвался начертать что-то своё, не отпуская сомкнутых на нём пальцев. А я не давала себе впасть в то состояние транса, при котором карандаш становился вообще неуправляемым, и примитивно копировала первый глаз.