Swift as a shadow, short as any dream, brief as a lightning in the collied night). Вот наше время, сказал один мой друг: женщины одичали, а юноши на коленях читают стихи. Мне никогда не научиться играть на скрипке. Я не знаю, как из нее извлекают музыку, не представляю себе, как обращаться со смычком. Мы побрели к лагерю по той же тропке, по которой сюда пришли. Понемногу я успокоился, утренний шок прошел, чувство безнадежности все больше отступало перед приходом обычного дня. Я посмотрел на часы, было всего полпятого утра. Лагерь спал, дверцы палаток были плотно застегнуты, это был мертвый город в ярких лучах солнца, а я тут всего несколько часов назад почему-то распинался о своих мнениях и воззрениях. Марина оставила меня ждать у штабной палатки, ушла и вернулась с ключами. Как будто тень. Как будто сновиденье. Как молния среди кромешной тьмы. Машина стояла за палаткой. Как будто тень. Я сел в машину и опустил боковое стекло. Марина села рядом. Я хотел ее поцеловать, но она нажала на стартер. Как молния среди кромешной тьмы. Оглушительно громким показался рев мотора среди спящего лагеря. К счастью, мы тут же тронулись с места. Как будто сновиденье. Ни в одной палатке не приоткрылась дворца, весь этот остров как будто вымер. Мы поехали по пустым дорогам вдоль каменных изгородей. Небо было ясное, временами подымался ветер, которого в кустарнике мы не замечали, срывал с кустов листья и пробегал по покосам, свистел в окне машины, остужая мое пылающее лицо. Марина болтала о чем-то, по-видимому о серьезном, но я не отвечал, я ее не слышал, а только глядел на ее загорелые руки, державшие руль. Что-то невозвратно ушло. Не только в моей жизни, но и в жизни всех моих друзей. Что-то осталось позади. Что-то было, об этом я не думал, а может, ничего никогда и не было. Печаль меня гнетет, вдруг я достанусь смерти, и ты, любимая, останешься одна. Опять Шекспир, опять стихи. Мне вспомнилось, что сказал обо мне Яак Ряхесоо: в моем развитии таятся две опасности, одна — это «попытка воплотить некую идеальную любовную идиллию, иллюзорный сентиментализм; вторая — исполненное жалости к самому себе героизирование наподобие трагической роли Хозяина из пьесы П.-Э. Руммо «Игра Золушки». В небе было полно чаек, они прилетали с моря, оно могло показаться в любую минуту. Чайки пронзительно кричали, их крик перекрывал шум мотора, они как будто окликали меня по имени, но я знал, что на чужие, непонятные оклики отвечать нельзя, это приносит несчастье. Никогда я не видел такого огромного белого неба. Как теперь, когда мы выехали на подъем. Как молния среди кромешной тьмы. Это действительно было небо, которое могло обрушиться вниз. Марина молчала. Я смотрел на ее усталое лицо, на первые, слишком ранние морщинки в уголках глаз, выявленные свежим загаром, и непонятная боль сжала мне сердце. За сто метров до места Марина остановила машину. Я расстегнул ей платье, и мы снова стали целоваться. Я спустил бретельки с ее плеч и прижался губами к грудям.