Выбрать главу
Воскресенье

не сказала ни слова. А он все сидел и говорил: ты должна решить, Хелина, иначе все кончено. Хелина молчала. Он говорил: что же такое ЛЮБОВЬ, кто в нее может верить. Хелина молчала. Эдуард опустился перед кроватью на колени, его длинные мягкие волосы свесились на грубое покрывало. Он повторял монотонно: Хелина, Хелина, Хелина, Хелина. Мне вдруг стало жутко. Меня охватил стыд, что я сейчас голый: сегодня благодаря слепому случаю оказался избранником я. Но по какому праву? А он все твердил: Хелина, Хелина, Хелина, все повторял имя своей мучительницы. Хелина молчала. Я не мог спокойно смотреть, как моя жена убивает человека. Остекленевшим взглядом Хелина смотрела в окно, где в ночи качалась ветка, будто оттуда кто-то подавал знак, что хотел бы помочь, но как? Эдуард оседал все ниже, будто внутри у него сжимался невидимый пневматический механизм. Дикие рыдания вырвались у него из груди. Жена проглотила комок, но не шевельнулась, она ждала. Ну что ж, я ухожу, сказал Эдуард дрожащим голосом и поднялся с колен. Я выскочил из кровати, я хотел быть с ним. Мы все дошли до предела. Эдуард пошел к выходу. Я натянул брюки и бросился за ним. Он был совсем убит. Одна чаша весов счастья перетянула, другая пошла кверху, а что толку. Мы вышли на лестницу. Стояли вдвоем в темном заросшем саду. В небе было полно звезд, и казалось, что там, за небосводом, горит свет. Было свежо, меня пробирала дрожь. Я предложил Эдуарду закурить, он взял сигарету, но не прикурил, так и стоял с незажженной сигаретой в уголке рта. ЛЮБИ МЕНЯ, ЛЮБИ, ПОКУДА ЖИВ. Но почему? За что? Мы прислушались к ночным голосам: где-то лаяла собака, проехала машина. Ты играешь замечательно, Эдуард, сказал я. Он угрюмо усмехнулся и вздохнул. Мм-да, сказал я. Мне было стыдно. Я пойду, сказал он. Постой, не уходи, погляди, ночь-то какая, попросил я. Надо идти, твоя взяла. Никогда бы не подумал, что ты окажешься сильней, сказал он. И ты из-за этого уходишь, спросил я. Я бы тебе сказал, бери эту женщину, бери ее, она мне больше не нужна, от меня она свободна, но откуда, черт возьми, мне знать, завоюешь ли ты снова ее сердце, не могу я ничем тебе помочь. ОНА МЕНЯ ЛЮБИЛА, сказал он. Меня тоже. И тебя ОПЯТЬ ПОЛЮБИТ, если будешь молодцом, утешил я его. Он только вздохнул. Это конец, сказал он. Для меня тоже, сказал я. Но я ЛЮБЛЮ, сказал Эдуард. ЛЮБИ, сказал я. ЛЮБИ, ПОКУДА МОЖЕШЬ. Короткий вопль вырвался у него из груди. Он исчез во тьме. Небо все так же было усеяно звездами. Я вернулся в комнату, где жена ждала меня с беспомощной улыбкой на лице. Я лег рядом, так, чтобы ее не касаться. Мы лежали рядом, оба на спине, не говоря ни слова. Мне вдруг вспомнилось, что пьеса, которую играл нам Эдуард, была отрывком из какого-то концерта Паганини, может быть, из пятого, я в музыке не большой знаток. И еще я просто убийца. Ты не хочешь со мной разговаривать, спросила жена с дрожью в голосе. Нет. Прости, но нет. Я же тебе говорила, давай попытаемся разобраться в своих чувствах, сказала жена. Я не ответил, не мог отвечать. Мне вспомнилось все. Как мы в темном парке, среди деревьев, впервые сказали, что ЛЮБИМ ДРУГ ДРУГА. Как мы гуляли зимними ночами и стряхивали один на другого снег с веток. Как жгли костер в Иванову ночь. Как дарили друг другу подарки на день рождения. Как мечтали о будущем, о лучшей квартире. Как вместе ходили на лыжах. Как кормили бродячих кошек. Как справляли рождество. Как мы плакали, когда с одним нашим другом случилось несчастье. Как вместе готовились к экзаменам. Как вместе видели пожар университета. Как во всем доверяли друг другу. Как сдавали книги в антиквариат, когда не было денег. Как танцевали. Как ЛЮБИЛИ. Как жили. Время едва тянулось. Жена задремала. А я все ждал, ждал, самолет вылетал в восемь. Полшестого я встал и попытался читать взятую с собой книжку. Статью Энценсбергера: 26 августа 1880 года в Риме родился Гийом Альбер Владимир Аполлинарий Костровицкий. Время то шло, то останавливалось, то снова страгивалось с места. Полседьмого я разбудил Хелину. Глаза у нее покраснели, припухли. Спала мало. Мы молча вышли на улицу. Пустынное, совершенно пустое воскресное утро. Туман. Автобусы не ходят. Пришлось пешком идти в центр, там стоял аэрофлотовский автобус, в нем сидели заспанные люди. Мы сидели в автобусе, подняв воротники, молча, будто возвращаясь с какого-нибудь большого юбилея. Будто между нами ничего не произошло, будто очнулись от дурного сна, будто был еще 1966 год. Наконец тронулись. Вот и кончилась наша поездка на острова, сказал я ни с того ни с сего. Хелина на это как будто улыбнулась, улыбнулась благодарно. Я взял ее холодную руку в свои. У нее всегда мерзли руки, видимо из-за плохого кровообращения. Я смотрел в окно, где из тумана выскакивали кусты, кроны деревьев. Показался аэродром. Пограничник и на этот раз остался мной совершенно доволен, обратил на меня внимания ничуть не больше, чем требовалось. Самолет поднялся в воздух и пролетел низко над краем острова. Земля утратила конкретность и превратилась в карту. Не знаю, следил ли Эдуард за взлетающим самолетом. Самолет летел низко, над самым морем, под низкими облаками. Земля сверху казалось умытой, влажной, мы то падали в воздушную яму, то снова подымались, одного ребенка стало рвать, и я тяжело подумал, что же будет, но мысль скомкалась, остановилась, и мне на миг показалось, что и самолет тоже стоит на месте, падает, но нет, он опять лихо выплыл и устремился дальше, еще ниже, почти над самыми деревьями, над свежим буреломом, над Эстонией, где нам остается только ЛЮБИТЬ, и вот уже, с каждым оборотом пропеллера, с каждым метром приближался курорт, с которого мы отправлялись неделю назад и куда теперь возвращались, и я не знал, кто кого вытащил из ада, ничего нельзя уже изменить, я уже различал водонапорную башню и белое здание купальни, как спичечный коробок на морском берегу, по-прежнему беспокойном, и самолет сделал разворот, упал вниз к земле, и я уже ждал столкновения с землей и взрыва, как вдруг все стихло и дверь открылась. Я вышел первый, помог выйти жене, поддержав ее за руку, и взял вещи. На нетвердых ногах мы пошли через поле. Перед домиком аэропорта я сложил вещи на землю, извинился и пошел искать WC. Прошел немного, остановился, снова пошел, опять остановился, опять пошел. WC был сзади, по другую сторону от зала ожидания. Там я встал на стульчак и выглянул из большого засиженного мухами окна. Ветер колыхал кусты ивняка, крапиву. Я открыл окно, выбрался, царапая руки о штукатурку, наружу и спрыгнул вниз, в мягкую траву. Сюда, к счастью, не выходило ни одно окно. Я бросился бежать, с таким расчетом, чтобы из-за здания аэропорта меня не увидела жена, оставшаяся перед входом около вещей. Скоро уже я был на пригорке, сбежал вниз, в лощину. Теперь уже можно было не бежать. Я пошел наугад дальше, все брюки в репьях, огляделся, соображая, что тут за местность. Вдали виднелись столбы телефонной линии, и я пошел на них. Я не ошибся, скоро показалось шоссе. Пошел туда, где, по моим расчетам, должен был быть город. Минут через пять услышал шум грузовика и поднял руку, машина остановилась, я залез в кузов и устроился под брезентом между какими-то бочками с