рыбой. Бочки все время ходили, и я удерживал их обеими руками. Больше ни на что, не говоря уж о том, чтобы все обдумать, у меня времени не было. Когда через какое-то время я выглянул из-под брезента, оказалось, что мы уже в курортном городе, в том самом, где каждое лето жили и гуляли с женой. Люди были совершенно спокойны, никто не догадывался, что в кузове сижу я. И милицию тоже проехали благополучно. Перед автостанцией машина остановилась, я спрыгнул и побежал к кассе, стараясь ни на кого не смотреть. Здесь тоже не было никого, кто мог бы меня узнать. Мне повезло, я взял билет на тырваский автобус, отправляющийся через четверть часа. От Тырвы до Тарту километров шестьдесят, это уже пустяк. Я не стал ждать на площадке, сразу сел в автобус. В окна светило солнце, я задремал. С собой у меня ничего не было, кроме кошелька, шариковой ручки и паспорта, — ах, нет, паспорт тоже остался в боковом кармашке рюкзака. Я закрыл глаза, и все поплыло, будто я был пьяный или был на море или в воздухе. Пришлось открыть глаза и уставиться в одну точку. Тут я впервые понял, что такое автобус, междугородный автобус. Я понял, что он означает именно для меня. Что всегда означал. Его красные задние огни исчезли в ночи. Его яркие фары пришли из ночи. Из него всегда было трудно выйти. В него трудно было войти. Он лежал в кювете, колесами кверху, и я выбрался наружу через окно. Из него вылез, как из могилы. Я вылез. Он означал тьму, и я судорожно притянул к себе жену и механически поцеловал. Проснулся я в автобусе примерно в полночь, когда в окно глядит луна степей. Слушал всякие биографии, из пьяных уст. Он был мне последним прибежищем на морском ледяном ветру. Он означал ожидание, нетерпение, печаль. И еще он означал волков, лосей, оленей. Он означал Эстонию. Бегство, поражение. А теперь он означал автобус. Не знаю, почему. Это отсутствие значения не было оценочным, совсем нет. Я чувствовал, что мне предстоит что-то обычное. Несколько часов чего-то совсем обычного. Соприкосновение кожи с металлом, соприкосновение кожи со стеклом. Соприкосновение стекла с металлом. Соприкосновение воздуха с металлом и стеклом. Долгое, плавное. Немного смахивающее на смерть. Я ехал через Эстонию. Как в свое время. Как недавно. То спал, то нет. Из земли росли кусты, на фундаментах строили дома. Петухи были крупнее кур, с гребнями. Реки текли в известном направлении. У машин внизу были колеса, у тракторов большей частью тоже. На некоторых домах были флаги, на некоторых нет. У женщин грудь выдавалась вперед чуть больше, чем у мужчин. Я узнавал свою родину. Завтра я могу сказать, что вчера видел Эстонию. За которую боролись, умирали, писали, стирали, предавали, выходили замуж, иронизировали, возделывали поля, сходили с ума, рожали детей, занимались обновлением языка и киноискусством. За которую жили. За которую узнавали, что страсть есть открытие постренессансной Европы. За которую узнавали, что страсть — древнейшее, исключительно восточное явление. За которую женщин заживо замуровывали, толкали под машину, сжигали на костре, одаривали парчой. В общем, обычный автобусный рейс. На сей раз без иронии. Обычный. Совершенно обычный автобусный рейс. А вот и Тырва, маленький городок, автобус остановился, я вышел из автобуса, ступил на пыльный булыжник площади, увидел поодаль серые строения, скучающих пассажиров, еще дальше — буфет. Там выпил двести граммов дешевого крепленого вина и купил в дорогу четыре масляных булочки. Потом побрел обратно на автобусную станцию и в зале ожидания сплошь забросанном окурками, изучил расписание. Следующий автобус отходил только через три часа. Я не мог долго ждать, у меня не было столько времени, и я пошел на шоссе через город. Солнце еще светило, но вокруг него уже появилось радужное кольцо и небо поблёкло. В лавке на окраине я купил еще чекушку водки и двести граммов колбасы. Потом снял ботинки, снял носки. Асфальт царапал мне белые ноги. У какой-то речки я сел на траву под куст елошника, выпил водку и съел всю колбасу. Опьянения не почувствовал, только больно стало смотреть на яркое, в легкой дымке белое небо. Желание двинуться дальше боролось во мне со сном. Двое мальчишек бежали по дороге, новое поколение, завоеватели мира. Времени было уже за три, я ни на что уже не был способен. Я уткнулся лицом в траву, и мне вспомнилось, как я мечтал в детстве: хорошо бы стать маленьким, ростом с муравья, блуждать в траве, как по первобытному лесу, среди новых, непривычно огромных растений, в тени одуванчиков, среди дурманяще сладкого духа клеверов, бродить там с маленькой черноголовой девочкой-школьницей, с Реэзи, Кристиной, с той, которую надо защищать от дождевых червей и огромных куриц. Уже в детском возрасте у меня было ясное представление о растениях, уже мальчиком я понимал, что все размеры в таком случае неизмеримо увеличатся, путь через двор займет целый день, а чтобы отсюда, с этой незнакомой речки, добраться до своего города, понадобится вся жизнь, и то только в том случае, если человек не наступит или муравьи не утащат к себе в муравейник. Старым, седым добрался бы я наконец до своего дома, как Пер Гюнт, способный вспомнить разве только свои зрелые годы где-то вблизи Рынгу и первый паралич в сосняке под Эльвой. Пробираясь между конфетными фантиками, среди обгорелых спичек, я вышел бы к дому, о котором решил бы, что это дом моих родителей или жены, во всяком случае дом. — Когда я проснулся, все опять было другим. Тень от незнакомого леса накрыла меня, абсолютная тишина меня напугала. Со страхом я взглянул на часы, но они стояли. И если раньше, с идущими часами на руке, я чувствовал, будто время останавливается, то и впрямь остановившиеся часы заставляли время мчаться как поезд. Я вскочил, будто кто-то давно наблюдал за мной из-за кустов или с неба, и побежал от речки вверх на шоссе. Сумерки сгущались, нигде не было ни огонька. Ни единого. Я постоял немного, потом сел на обочину, потом стал на колени на асфальт и начал говорить, как школьник, поставленный коленями на горох: боже, где ты там есть, где ты есть, когда я в чужой земле, когда не могу никуда двинуться. Прошу тебя, приди со свечой в руке, приди, чтобы я узнал тебя издалека. Забыть все черные дни, все ссоры и обиды, все лунные затмения и землетрясения, все серые будни, все слезные ночи, все страхи, забыть о вращении Земли, о всех приближающихся и удаляющихся кометах, забыть о канализации и стоянках такси, забыть головную боль и слезы, приди, чтобы мир стал светлей.