и, когда он пил молоко (холодное, а не теплое, как тогда), ему вспомнился один вечер восемь лет назад, тридцатое августа, за день до его отъезда из деревни в город. Он сидел в задней комнате перед зеркалом и примерял отцовские галстуки и пиджаки, надевал их прямо на загорелое пыльное тело, сидя в одних коротких спортивных трусах, босой, с грязными ногами, с задубевшими подошвами. Он перепробовал несколько вариантов, сравнивая один с другим. Он хотел установить, подходит ли он для жизни в городе, годится ли хотя бы на первых порах в ученики средней школы, хотя и сам того не знал, что он под этим подразумевает. Маттиас не представлял себе, как надо жить в городе, но точно знал, что с завтрашнего дня с него требовать будут гораздо больше, чем до сих пор. Ведь даже в восьмой класс человек должен идти с полным чувством ответственности, должен быть уверен в себе и в том, что делает. Чего же я хотел, подумал сейчас Маттиас, чего же все-таки? Да господи боже, наверно, не было такого, чего бы я не хотел. С детских лет я все перепробовал, прошел суровую школу жизни, подумал он про себя и отпил молока. В пять лет Маттиас решил стать директором МТС, у него было пять самодельных гусеничных тракторов, а еще были заведены папки для приказов, расчетных ведомостей и квитанций на бензин. Потом он решил стать биологом и собирал гербарий, в котором было более ста пятидесяти видов растений начиная с перелески (Hepatica nobilis) и кончая дымянкой (Fumaria officinalis). Затем его увлекло землемерное дело, геодезия, топография, он сам смастерил астролябию и составил с ее помощью схематический план своей деревни. Когда это ему надоело, он стал астрономом, сделал из бумажных трубок и очковых стекол телескоп и рассматривал в него Луну, Полярную звезду, двойные звезды в созвездии Большой Медведицы (Мирза и Алгол) и другие объекты. По всем этим научным отраслям продавались хорошие детские книжки. Эти книжки были почти по всем наукам, но Маттиасу до школы попались только те, которые здесь упомянуты. Случайные занятия геологией, химией, медициной, микробиологией тут не в счет. Но ведь всего этого, что сделало Маттиаса в классе почти вундеркиндом, чтобы в городе пробиться, ужасно мало. В городе? — Из прошлых поездок он запомнил витрины, контору «Главвторсырье», где работала тетя Элла, тминовый чай, который там варили по вечерам за накрытым зеленой скатертью столом, и кино напротив через улицу, где шел нашумевший слезливый аргентинский фильм «Моя бедная любимая мама», детям до 16 лет почему-то вход воспрещен, так что Маттиас посмотрел его только потом, когда подделал свой ученический билет. Еще он запомнил одну девочку лет тринадцати, он коснулся рукой ее руки в автобусе на улице Калеви и почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, хотя девочка не сделала ничего, только скользнула по нему равнодушным, беспечным взглядом. Еще он знал, где находится гребеночная фабрика, и помнил стойкую вонь, растекавшуюся по городу, когда на бойне уничтожали отходы, помнил товарный поезд, который проходил ночью за огородами и свистел. Он догадывался, что в городе надо быть красивым, или мужественным, или что-то в этом роде. Вот так он и изучал себя в зеркало, менял выражения лица, усмехался, был суровым, подмаргивал глазом, причесывал волосы так и эдак, воображал, будто с кем-то разговаривает. Одним словом, он готовился — поздним летом, под вечер, когда на дворе шелестела листвой старая береза, когда куры, хлопая крыльями, взлетали на насест, готовился к тому,
чтобы теперь, здесь, в этом крохотном буфете, пить молоко, холодное подкисшее молоко, под равнодушными взглядами коллег, и еще чтобы Маарья, с которой он жил два года, белокожая и пышная, в свое время целуя его, а мыслями находясь уже где-то далеко, вдруг сказала ему: не целуй меня так, чтобы слюна мне в рот текла.