Постепенно установили, что у Зимовой похитили золотой браслет, золотую цепочку, мужские наручные часы, будильник, брошь о виде бантика. И это далеко не все. Опись украденных вещей сообщили во все подразделения криминальной службы страны.
При попытке определить время убийства расследование столкнулось с большими трудностями. Сначала попробовали выяснить, кто в последний раз видел Агнешу Зимову живой. Как часто бывает в таких случаях, свидетельские показания оказались весьма разноречивыми. Один из жильцов дома заявил, что восемь дней назад Зимова одалживала у него лимон, чтобы приготовить шницель. Ждала гостя? Может быть, даже того, кто потом убил ее? Нашелся еще один свидетель, живущий на противоположной стороне улицы. Он сообщил, что 7 августа, в воскресенье, в восемь часов утра пошел за мотоциклом в сарай, расположенный во дворе дома, где произошло убийство. Ворота дома еще были заперты. Окало них стоял высокий плотный молодой человек. Мотоциклист отпер ворота. Мужчина вошел вместе с ним под арку и свернул в левый коридорчик, ведущий к квартире Зимовой. Когда мотоциклист выводил свою машину на улицу, то вновь увидел того же мужчину, Он опять стоял у ворот и поджидал кого-то. Никогда раньше свидетель этого человека в доме не видел. А тот, несомненно, ждал Зимову.
Показания этого свидетеля расходились с показаниями жильцов дома. Большинство из них заявили, что в воскресенье Зимова была жива и здорова и наслаждалась недавно обретенной свободой. Работники, участвующие в расследовании, больше доверяли показаниям тех, с кем Зимова жила в одном доме. Они не подозревали, что мотоциклист почти точно назвал час ее смерти и что он видел убийцу Агнеши Зимовой.
Хотя городское управление общественной безопасности и служба с Бартоломеевской улицы проделали огромную работу, опросили множество людей, первый раунд выиграл убийца.
11 октября, в десять часов утра, на одной из улиц города Готвальдова случилась мелкая квартирная кража. В тот день на этой улице толпились молодые парни, призываемые в армию. Многие уже с утра успели выпить. Поэтому никто не обратил внимания на высокого молодого человека, который покачивающейся походкой прошел от вокзала до улицы Готвальда. Около десяти часов он остановился у дома Петра Собчака и осторожно огляделся. Как будто все спокойно. Он быстро вошел во двор. Никого.
Молодой человек подошел к окну прихожей, толкнул его. Оно было не заперто, лишь притворено. Человек пролез через него в прихожую, оттуда прошел в комнату. На столе лежали мужские наручные часы. Он взял их и даже поставил стрелки по кухонным часам. Было ровно десять. Потом осмотрел гардероб. В каком-то пиджаке нащупал бумажник, открыл его: что-то около двух сотен. Бумажник и часы сунул в карман и стал осматривать другие шкафы, выдвигать ящики, разгребать постели. Ничего интересного. Пролистал несколько книг: между страниц тоже могли быть вложены деньги. Но ничего не обнаружил. Оставалось осмотреть лишь старинный сундук. Взялся за крышку и тут услышал шаги. Спрятался за портьеру, которая укрывала его со стороны двери. Но окно за портьерой выходило на улицу, и оттуда раздались крики нескольких женщин:
— Здесь он! Здесь!
Сотрудник общественной безопасности подошел к портьере.
— Выходи, Ярош, и не делай глупостей.
Ярош Гавел был известный рецидивист, и однажды уже его поймали здесь же, в квартире Собчака. Вместе с сотрудником общественной безопасности он вышел на улицу, где бранились и кричали женщины, и спокойно пошел рядом с ним. Но вдруг бросился наутек. До окраины города было совсем недалеко. Гавел вбежал в какой-то двор, попал в садик и, перепрыгнув через забор, оказался на другой улочке. Через минуту перед ним расстилалось поле, дальше виднелся лес. Рецидивист Ярош Гавел, много раз арестовывавшийся за воровство, избрал нелегкую роль беглеца от правосудия.
В Готвальдовском отделении криминальной службы знали Яроша Гавела как облупленного. Этот двадцатипятилетний молодой человек воровал с детства. Он пробовал трудиться в столярной мастерской, но сбежал оттуда, работал в сельском хозяйстве, но и там не задержался. Уволился с завода безалкогольных напитков, оставил и много других рабочих мест. Он уже давно не работал, только воровал и чаще находился в тюрьме, чем на свободе. В начале мая он вернулся по амнистии после долгого заключения и через несколько дней попал в легочный санаторий в городе Визовицы на лечение — собственно, на продолжение лечения, поскольку в тюремной больнице его тоже лечили.
Теперь же он начал «партизанить» в лесу около Визовиц. Прочесывать такой густой лес было бесполезно. Криминалисты решили дождаться, пока Гавел сам выйдет, а тем временем принялись изучать его образ жизни и поведение после возвращения домой в мае, полгода назад. Что бросалось в глаза, так это его слабость к женщинам, особенно к женщинам легкого поведения. Оперативники легко установили имена и адреса его знакомых. Оставалось ждать, когда Гавел вынырнет из холодного мокрого леса и направится куда-нибудь под крышу в горячие женские объятия.
Криминалистов заинтересовало одно странное обстоятельство: тяжело больной рецидивист, все время лечившийся в Визовицах, тратил денег гораздо больше, чем позволяли его возможности. Откуда они у него? В конце августа в санатории у него конфисковали какой-то пистолет, из которого он в пьяном виде выстрелил. Кроме того, он продавал разные вещи, ходил по пивным, платил за всю компанию, разъезжал на такси.
Откуда у него деньги, если он нигде не работал? Причем немалые деньги. Откуда вещи? Что это за вещи? И почему он так неадекватно реагировал на задержание при обычной квартирной краже?
После первых же шагов следствия, начатого в визовицком легочном санатории, стало ясно, что жизнь Ярослава Гавела вступила в новую и неожиданную фазу. Прежде всего, он уже не лечился. 20 августа, несмотря на возражения врачей, он покинул санаторий, оставив медикам расписку. С тех пор Гавел не работал, жил у какой-то вдовы на пятнадцать лет старше его, сопровождавшей его на гулянках.
От родителей он ушел — они корили его за распутный образ жизни. Санаторий покинул, так как не мог привыкнуть к строгому режиму: из санатория можно было выходить только по воскресеньям и только на четыре часа. Откуда же у него вещи и деньги?
— Ходил за мной как тень, — рассказал следователю лечащий врач, — упрашивал, чтобы я отпустил его на два-три дня. Якобы он хочет жениться на девушке, которая тоже находилась у нас на лечении, и ему надо повидаться с родителями — поговорить о свадьбе. Но разве они сами не могли приехать сюда? Они ведь живут недалеко отсюда. Видите ли, мы принципиально против перерыва в лечении. Но в конце концов он мне заявил, что с него хватит.
— Когда это было?
— Минутку… Медсестры ведут запись. Вот она. Он ушел из больницы в субботу 6 августа в тринадцать ноль-ноль и вернулся в понедельник в семнадцать часов тридцать минут, как раз к ужину,
«Хм. Родители живут в нескольких километрах отсюда, в деревне, — размышлял следователь. — На разговор о женитьбе ему хватило бы полдня.
Шестого, седьмого, восьмого августе… Не было ли в это время какой-нибудь кражи со взломом или еще чего-нибудь подобного?»
Следователь отправился в палату № 12, которая в течение долгого времени служила Гавелу домом. Он хотел поговорить с кем-нибудь из тех, кто жил с Гавелом в одной палате. Таких оказалось двое.
— Его кровать стояла рядом с моей, — рассказал пациент К., студент. — Он любил одиночество, был молчаливым, хмурым, не выносил шуток. Жил скромно, денег имел мало, он их получал от родителей. Но все изменилось, когда вернулся из Праги.
— Сколько же времени его не было? Вас ведь вроде бы надолго не отпускают?
— Ему врач разрешил отлучиться надолго.
— Когда это было?
— Я помню точно. У меня был день рождения. Уехал он шестого августа, в субботу. А вернулся через два дня.
— Он ездил домой?
— Где там) Я хорошо помню тот день. До половины первого Гавел лежал на постели, молчаливый и мрачный. Потом поднялся, сказал, что пойдет к врачу. Ему, мол, необходимо съездить в Прагу. И снова я увидел его лишь в понедельник вечером. Приехал нагруженный пакетами, как Дед Мороз. А когда уезжал, у него даже портфеля с собой не было. И денег на проезд одолжил: у меня двадцать крон, у Войтеха пятьдесят.