Нужно было применить к себе что-нибудь утешительное, и Лёка применила белый свитер с высоким горлом – не свитер, а мечта! – длинную юбку тяжелого шелка и чулки.
Чулки были особенно хороши!..
Может, хоть сегодня ночью удастся что-нибудь такое, чему очень способствуют чулки?! Ну, это в том случае, если неприспособленная найдется. Если не найдется – вряд ли.
Высоко задрав подол, Лёка рассматривала свои ноги в кружевных чулочных резинках, когда постучали.
Лёка выпустила из рук подол, подбежала и распахнула дверь.
Артем был в куртке и с портфелем.
– Доброе утро.
Он зашел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Из коридора пахло кофе, доносились утренние голоса и какая-то музыка.
Лёка подставила лицо, и Артем опять поцеловал ее в щеку, около губ.
– Ты хорошо пахнешь, – сказала она, рассматривая его. Он всегда любил дорогие одеколоны и разбирался в них.
– Лен, – сказал он озабоченно, – я уже позавтракал.
– Как?! Без меня?!
– Я не стал тебя ждать, – он улыбнулся смущенно, но в то же время озабоченно. – Ты не обижайся, зайка, но мне уже надо ехать.
– Куда?!
– К партнерам, на Петроградскую сторону. Я позвонил, заказал пропуск. Может, там кто-нибудь что-нибудь знает про Настю!
– А почему… такая спешка-то?! Я бы с тобой поехала. Да мне позавтракать всего двадцать минут, и я готова!
– Лена, – сказал Артем очень убедительно, – мы не можем терять времени. Я и так полночи не спал!
– Я тоже, – тихонько сказала Лёка.
Он понял это по-своему.
– Ну, конечно! Я Дашеньке с утра позвонил и теще с тестем что-то такое наплел, чтобы они не волновались, но так не может дальше продолжаться! Я должен ее найти, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Лёка.
Музыкальная шкатулочка, внутри которой прекрасная танцовщица кружилась посреди зеркального озера, оловянный солдатик ее охранял, а их вырезанный из картона замок синел на заднем плане, вдруг стала хрипеть и фальшивить.
Или не вдруг?..
Или она все время играла фальшиво, только танцовщица, кружившаяся с упоением посреди зеркального озера, ничего не слышала, увлеченная своим кружением?
– Эта дура сказала, что в Настин номер мы не можем зайти, – продолжал он с ожесточением, – только с милицией!
– Какая дура?
– Начальник по гостям. К которой нас вчера отправляли, помнишь?
– Помню.
– Она сказала, что только в сопровождении милиции! А какая, к черту, милиция! Хотя если я Настю не найду…
– Найде-ешь, – ласково уверила танцовщица своего оловянного солдатика, – конечно, найдешь!
– Ты тогда подъезжай тоже на Петроградку, – сказал он. – Только пусть тебе такси вызовут, сама на дороге не голосуй, ладно? И смотри, там снег выпал, не упади!
– Я не упаду.
– И звони мне, хорошо?
– Хорошо.
И он опять к ней приложился, все к тому же месту, очень озабоченный, по-утреннему деловой, ответственный, порядочный, милый, пахнущий дорогим одеколоном, сигаретами и кофе.
Лёка закрыла за ним дверь и сказала сама себе:
– Отлично!
И пошла завтракать.
Пусть он ищет эту свою принцессу, где ему больше нравится, танцовщица все равно должна вовремя подкрепиться!
Она выбрала местечко с видом на Исаакиевскую площадь, заказала яичницу, кофе, потом подумала и попросила еще булок. Независимо поправила очки и положила ногу на ногу.
– Привет.
Она вздрогнула и оглянулась.
Некоторое время они просто смотрели друг на друга.
– Слушай, – быстро сказала Лёка, позабыв поздороваться, – помоги мне, а?
Кажется, он не удивился. Он никогда ничему не удивлялся.
Конечно, он удивился. И просто не подал виду.
Он выдвинул стул, сел напротив, потом привстал и вынул из заднего кармана джинсов немного приплюснутую пачку сигарет и телефон.
Он всегда все носил в карманах, отчего те оттопыривались и рвались.
– Ты бы еще картошку в них таскал, – кричала Лёка еще тогда, когда ей было дело до его карманов, – покупал бы в овощном картошку и ссыпал себе в карманы!
С тех пор прошло триста лет. Триста лет и три года. Может, даже с половиной.
– Чем тебе помочь?
– Вот смотри. Человек – женщина – приезжает в Питер в командировку.
– Молодая и прекрасная?
– Что? А, да. Молодая и прекрасная. У нее есть задание – передать документы и получить подпись. Ну, и сразу вернуться.
– Так.
– В Питере она пропадает.
– Как?! – неторопливо удивился Платон Легран. – Совсем?! Испаряется? Дематериализуется?