- Дурацкая была идея идти по руинам ночью... Свеча погаснет, ноги переломаем. Или заблудимся.
Нелюбов взял ее под локоть и медленно пошел по коридору. Катя вдыхала прохладный запах каменных стен, к которому примешивался тонкий вишневый аромат от Нелюбова, и думала о словах, которые смогли бы надежно разрушить опасную тишину. Но слова не шли, их не пускали незваные мысли-вспышки, они одна за другой атаковали Катин мозг: какая крепкая у Нелюбова рука, сейчас понятно, что она не задрожит, даже если Катя повиснет на ней; как Нелюбову идет, когда волосы немного встрепаны; как приятно чувствовать себя в темноте маленькой и слабой под защитой большого и сильного; как странно он смотрел на нее у лестницы...
- Володя всегда... сколько я его знаю... ну, он часто так делает... - заговорила она, цепляясь за первые приходящие на ум слова. - Он думает, что его правда единственная и борется за нее. А то, что кто-то другой имеет право, он не думает. Он... как это... не толерантный, вот. Ты не обращай внимания, он просто расстроенный такой в последние дни...
Ее взгляд, вслед за пламенем свечи, скользил по деревянным панелям, выбоинам на стенах, процарапанным и нарисованным надписям, по рейкам на потолке, давно обнажившимся из-под штукатурки. Нелюбов молчал, и Катя пожалела — то ли о том, что вообще заговорила, то ли о том, что заговорила на эту тему, то ли о том, что слова прозвучали коряво и неубедительно.
Коридор диаметрально раздвоился. Где-то что-то шуршало и слышались похожие на голоса звуки, но направо за ними идти или налево, понять было невозможно.
- Может быть, крикнуть им? - сказала Катя.
- Не надо, - и Нелюбов, крепко сжав Катин локоть, увлек ее влево.
Катя хихикнула:
- Зря мы не захватили с собой еды и питья. До утра теперь блуждать здесь будем.
- Ну, почему же. Я захватил.
Огонь на свече тревожно заметался, вытянулся параллельно полу, и ощутимо потянуло ветерком. Впереди неясная субстанция материализовалась дымчатым светом — это через окно добирался до замкового коридора свет фонаря, растущего у вагончика сторожа. Свеча погасла. Катя с Нелюбовым добрались до безрамного и выщербленного оконного проема и кое-как устроились на нем — благо, в девятнадцатом веке стены делали широкие.
- Чего ты там захватил? Доставай.
Из внутреннего кармана джинсовой куртки Нелюбов извлек бутылку вина. Катя основательно приложилась к ней, запивая все неловкие слова, мысли, движения последнего получаса. Оторвавшись от бутылки, она вытерла губы рукой и снова поймала тот взгляд Нелюбова, что смутил ее у лестницы, - откровенный и зовущий. Уверенная, что все не так, как ей кажется, она быстро отвернулась и стала смотреть вовне, на обросший кустарником вагончик сторожа, на лес, когда-то бывший парком. Нелюбов глотнул вина, уперся затылком в стену и заговорил.
- Когда я только познакомился с Варягом, он сразил меня наповал. Знаешь, чем? Тем, что вообще не такой, как я. Совсем. Абсолютно. Я тогда был юн и свеж, думал, что если кто-то не похож на меня, так он, значит, непременно лучше. Я перед Варягом падал ниц всякий раз, когда видел. Все эти его непоколебимые теории, поход по жизни с поднятым забралом, железобетонная принципиальность... Я ужасно им гордился и никогда не обижался. Как-то он сказал, что я напоминаю ему собачку, которая восторженно думает об умении человека открывать холодильник и готова за это умение простить человеку все. Я и тогда не обиделся. Даже, помнится, кивал... Я никогда ему не завидовал, не пытался переплюнуть, что-то там доказать. Богу — богово.