– А вы? – спросил Жуга.
Реслав потупился:
– В Чедовуху, наверное… А ты – разве нет?
Жуга помолчал.
– Знаешь, Реслав, – наконец сказал он. – Меня ведь что раньше погоняло? Ненависть, злоба… месть… А теперь все ушло. Мары больше нет… Пусто как-то. Я ведь даже имени своего не знаю, так, прозвище – Жуга… Только жизнь и осталась, а я… не знаю, что с ней делать. Дорог на свете много, попробую отыскать свою.
– А как же…
– Ганка спит? – перебил его Жуга.
– Спит… – растерянно ответил Реслав.
– Так вот, сделай все, чтобы она спокойно спала. Любит она тебя, понял, дурень? Так-то…
Кукушка неожиданно смолкла. Жуга мотнул вихрастой головой, засмеялся тихо.
– Чего смеешься? – набычился Реслав.
– Я уж думал, не остановится она… Ишь, сколько накуковала. Ну, пойдем, Реслав, – солнце встает.
* * *
После завтрака Олег запряг лошадь, выехал на дорогу. За лесом уже виднелись островерхие шпили Маргена.
– Ну, прощаться будем? – подытожил он. – Пора мне. Лошадь я верну, знаю я ее – Витольда-рябого кобыла. Кто со мной в Марген?
Реслав пожал плечами, посмотрел на Ганну. Та уже была не так бледна, как раньше, улыбалась. Если бы не рубашка ниже колен, да чересчур заметная грудь, коротко остриженную Ганку можно было бы принять за мальчишку.
– Езжай, – сказала она. Подошла, взяла Олега за руку. – Спасибо тебе. Будешь в Чедовухе – заходи. Отца моего Довбушем зовут.
Олег замялся, засопел. Проворчал: «Эх, бабы…» – залез на телегу, тронул вожжи. Помахал рукой: «Прощайте!» – и вскоре скрылся за поворотом.
– Чай, и нам в путь пора, – сказал Балаж.
Ганна молчала. Подняла руку к плечу, по привычке поискала косу. Покосилась на Жугу. Тот улыбнулся.
– Реслав?
Реслав замялся, потупился неловко.
– Я… это… – он посмотрел на Ганну, покраснел. – Может быть, все таки пойдешь с нами в Чедовуху, а, Жуга? Довбуша проведаем… Пошли, а?
Жуга помолчал.
– Ты иди, Реслав, – наконец сказал он, – а мне там делать нечего. Да и в горы возвращаться тоже не хочу. Довбушу мой поклон… Пусть не серчает на меня.
Повисло неловкое молчание.
– Куда ж ты теперь?
Жуга пожал плечами:
– Куда-нибудь… Голова да руки везде пригодятся, – он полез за пазуху, вытащил Сажека. Протянул Ганке. – Возьми, Ганна. Он хороший. Пусть живет… – он поглядел на Реслава и закончил: -…у вас.
Ганна потупилась смущенно, зарделась. Посмотрела на Реслава, улыбнулась:
– Спасибо, Жуга…
Балаж молчал. Выражение лица у него было самое кислое.
– Тут, неподалеку, город есть, – сказал после недолгого молчания Реслав. – Вечно с его жителями что-то приключается. Может, там для тебя какое-нибудь дело найдется?
– Может быть… Как он называется?
– Гаммельн.
Жуга покивал задумчиво, посмотрел вдаль:
– Пожалуй, я загляну туда…
– Прощай, друг, – сказал Реслав. – Я не забуду, как мы вместе ходили по углям. Может, еще свидимся.
– Прощай, Реслав. Счастья тебе. И тебе, Ганна. Да и тебе, Балаж, тоже.
Жуга повернулся и зашагал вдоль по дороге. Остановился, поднял на руке посох, размахнулся, забросил его в кусты и пошел дальше, уже не останавливаясь больше.
Он все шел и шел, а двое парней и девушка все стояли и молча смотрели ему вслед, пока его нескладная фигура не скрылась вдали.
Медведь повернул к травнику перемазанную земляничным соком морду. Фыркнул.
«И это все? Ты просто повернулся и ушел?»
Жуга пожал плечами.
– Нет. Конечно, нет. Но как я мог остаться? Для чего?
«Вы, люди, вечно ищете, как обмануть природу. И эти ваши самки тоже… А этого колдуна из старой башни, я знаю,»– задумчиво проговорил медведь.
– Ты хотел сказать – знал?
«Ах– р! -вздыбился медведь. – Знал, знаю, буду знать – какая разница?! В конце концов, совсем не в этом дело… Тот, кто помог тебе вернуться в мир, мог разъяснить и остальное. Глупая человеческая гордость! Почему ты отказался?»
Травник промолчал, и зверь успокоился также внезапно, как и разъярился.
«Ну ладно, – проворчал он. – Что там было после?»
Вывеска была яркая и большая.
На серой каменной стене она сразу бросалась в глаза, заметно выделяясь из череды грубых жестяных бочонков, сапог, кренделей и колбас, которых множество висело над дверями других лавочек и мастерских. Чувствовалось, что хозяин не поскупился и нанял умелого рисовальщика – на желтом фоне, в прихотливом обрамлении зеленых листьев полукружьем изгибались красные готические буквы.
Надпись гласила:
IOGANN GOТTLIЕB
FARMACIUS
В правом нижнем углу была нарисована медная ступка с пестиком, в левом – стеклянный флакончик. Подойдя ближе, можно было прочесть написанное мелкими буквами: «Мази, бальзамы, порошки, настойки и другие целебные снадобья по доступным ценам. С разрешения Муниципалитета Вольного города Гаммельна».
И все.
Что тут непонятного?
Господин Иоганн Кристиан Готлиб, главный аптекарь города, сидел в большом кожаном кресле и задумчиво смотрел в окно, уже битых полчаса наблюдая, как странного вида паренек на той стороне улицы рассматривает его вывеску.
То был высокий, нескладный малый лет двадцати, с копной взъерошенных рыжих волос, ничем особо не примечательный, правда, может быть, несколько мрачноватый для своего возраста. Впрочем, последнее легко было объяснить: на улице шел дождь.
Даже не дождь, а холодный осенний ливень, вымывавший из городских стен последние остатки летнего тепла. Небо заволокло тучами от края и до края. Тяжелые, как свинец, капли с тупым упорством долбили черепицу крыш, плясали мелкими брызгами, потоками низвергались в черные жерла водосточных труб, чтобы вырваться из жестяного плена далеко внизу, и бежать вдоль по улицам холодными бурлящими ручьями.
Стояла осень, тот период между октябрем и ноябрем, когда уходящее лето еще может на прощанье подарить пару теплых дней, но обманывать себя становится все труднее, да и нет уже бодрящей утренней свежести, лишь висит в воздухе промозглая осенняя сырость, да пахнет прелой листвой.
Осень – это такая пора, когда чешутся и болят старые раны, ноют суставы, и выползает невесть откуда застарелый ревматизм, а уж о простуде и говорить нечего: каждый второй кашляет и чихает. В такие дни в аптеке у Готлиба не было отбою от покупателей, но сегодняшний ливень отпугнул, кажется, всех. Редкие прохожие кутались в тяжелые намокшие плащи и шли быстро, чуть ли не бегом, и лишь рыжий паренек напротив аптеки был недвижим, стоял, о чем-то размышляя.
Часы на городской ратуше пробили половину шестого. Иоганн Готлиб покосился на камин, где догорали последние угольки, вздохнул и плотнее запахнул подбитую мехом накидку – его знобило. Аптекарю было пятьдесят восемь лет, а это уже не тот возраст, когда организм способен сам себя обогреть, да так, что можно даже стоять на улице под проливным дождем…
Да что же он торчит там, у стены, словно привязанный?
Готлиб заерзал, устраиваясь поудобнее в скрипучем кресле, и в этот момент незнакомец, словно услышав его мысли, вдруг перешел улицу и направился к дверям аптеки.
Звякнул колокольчик.
Иоганн Готлиб встал, неторопливо спустился по лестнице и сам открыл дверь – прислуги у него не было, лишь приходила готовить и прибирать престарелая фрау Марта.
За дверью было сыро и холодно.
– Добрый день.
Стоявший на пороге юноша был на полголовы выше старого аптекаря. Яркие голубые глаза смотрели цепко и внимательно. У правого виска белел узкий рваный шрам. Одежда его была мокра. С волос капало.