Самое популярное лекарство в среде бомжей — водка.
— Проходи, будь как дома, — сказал Сидоров, — квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трёх. Приёмная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлёживался с похмелья.
— Где мы? — снова спросил Альфред.
— В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращённо «взрывного» цеха бывшего завода «Искра». Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я — старший здесь. Можно сказать, директор завода.
— «Искра»?
— Ну, да. Было такое градообразующее предприятие.
— То-то, я смотрю, знакомо мне тут всё. Я же работал на «Искре» после института. Правда, недолго.
— Сюда садись, — Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом, — здесь теплее.
Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была тёплой, почти горячей.
— Смотри-ка! — удивился он, — Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?
— Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.
— Вы?
— А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик. Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил знания на практике.
— Но как вам это удалось? Вы что, тогда ещё не…
— Тогда я уже три года бомжевал.
— Но как?..
— Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то-сё.
Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приёмную. Когда-то частенько сюда захаживал по долгу службы, но ещё чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке, кажется, и восемнадцати не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьёзной большой любви дело не дошло, не успели они: начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования предприятия, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события. Накрыла Наденьку и Молотилова перестроечная волна и разбросала в разные стороны…
В приёмной было относительно светло — свет проникал через пыльное стекло, трещины в котором хозяин тщательно заклеил скотчем. Как позже узнал Альфред, окно приёмной оказалось единственным застеклённым окном на всём фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому — по диагонали — был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего не терять бдительность и одновременно повышать производительность труда.
«Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает».
Из мебели, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего хозяину столом, здесь находилась только лавка, на которой он сидел, и буржуйка, Сидоров уже поставил на неё открытую банку тушёнки и чёрный закопчённый котелок с водой. На ДСП Сидоров постелил газету, поставил литровую банку с коричневыми переросшими солёными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками чёрного хлеба.
— Можно было б супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, — вздохнул Сидоров, — конечно, и с одними макаронами сошло бы, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, да тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть, — он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять, — как ты к бананам относишься, а, Альфред?
Альфред хотел ответить, что к бананам относится положительно, и что вообще в вопросах питания он человек толерантный, особенно учитывая теперешнее бедственное положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.
— Заходи, Окрошка, — громко сказал Сидоров, — принёс?
Окрошка запрыгнул в приёмную на одной ноге; костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них выглядел не менее устойчивым, чем оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял, и сейчас предстал перед Сидоровым и Альфредом во всей красе: в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мёртвого запорожского казака или спёртых со склада реквизита в драмтеатре. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешёвой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка — закон равновесия, или, по научному, баланс.