- О! - протянул он Сидорову бутылку. - Как приказывали, Ляксеич.
Сидоров критически посмотрел на Окрошку, принял из его руки бутылку и сказал, цокнув языком:
- Красавец! Где такую одежку надыбал?
- Гуманитарная помощь из Канады. Вчера в миссии раздача была. Мне, как постоянному клиенту лучшее дали.
- Ну, ладно, ты иди, Окрошка, отлеживайся, - отпустил его Сидоров.
- Полечиться бы…, - неуверенно сказал Окрошка.
Сидоров вздохнул, взял с подоконника щербатый чайный бокал и набулькал Окрошке граммов сто. Окрошка, вытянувшись в струнку и удерживая равновесие, выпил, крякнул и, поблагодарив 'Ляксеича', упрыгал из приемной. Сидоров сходил в кабинет, принес оттуда деревянный ящик и, придвинув его к столу, уселся и разлил водку по емкостям.
- Ну? Не чокаясь. Царствие небесное рабе божьей Катерине. Пусть земля ей пухом будет. - Сидоров выпил залпом, а Альфред вливал в себя водку медленно и при этом глухо стучал зубами о край эмалированной кружки. Закусили. - Ты ешь, ешь, Альфред. Не стесняйся.
- Спасибо…
Сидоров есть не хотел, утром плотно позавтракал, банку сайры съел и два вареных яичка, да кружку крепкого чая выпил. А Альфред был очень голоден, и поэтому ел много и торопливо, одновременно запихивая в рот и тушенку с хлебом, и огурец и банан. Как бы плохо ему не стало, подумал Сидоров, и хотел уже было слегка его тормознуть, напомнить о вреде переедания после длительной голодовки, но Альфред вдруг остановился сам и откинулся спиной на батарею.
- Все. Хватит, - объявил он. - Так можно и заворот кишок получить.
- Давно голодаешь? - поинтересовался Сидоров.
- Не знаю. Не помню… Дня три, наверное, совсем ничего не ел.
Сегодня что у нас? Какой день?
- Среда сегодня. Второе ноября.
- Среда…, - задумчиво повторил Альфред. - Катеньку в среду убили. Девятнадцатого октября…
И заплакал Альфред, затрясся весь. Полез в карман, достал оттуда грязный носовой платок и стал громко сморкаться. Сидоров плеснул водки.
- Выпей. Полегчает, - сказал он строго. - А потом все мне расскажешь.
Они снова, не чокаясь, выпили. Альфред еще долго плакал. Наконец, успокоился, посмотрел на Сидорова воспаленными глазами, сказал зло:
- Подонки! Твари! Деньги все отняли - черт с ними! Дом забрали, машины, все, что было - пусть подавятся! Но убивать-то? - Альфред снова всхлипнул, попытался взять себя в руки. Сам налил себе и
Сидорову. Выпил, стуча зубами. Перекрестился. - Бандиты! Сволочи! -
И все-таки заплакал.
- Кто убил, знаешь?
Альфред кивнул. Он закрыл глаза, и сидел, не двигаясь, только губами шевелил. 'Бандиты… Сволочи… Катенька моя…', почти неслышно шептал Альфред, и слезы текли по его щекам.
- Так кто? - повторил Сидоров свой вопрос.
- Убивали какие-то отморозки. Сначала насиловали, четверо их было.
Чеченцы, наверное. Черные, веселые. Здоровые, кабаны. Сволочи!
Натешились, потом ножом горло Катеньке перерезали.
- А ты где был, когда над Катей измывались? - зло спросил Сидоров, скрипнув зубами. Он сжимал пальцы в кулак и с трудом разжимал их, он готов был врезать Альфреду по залитому слезами лицу. Чтобы в кровь!
Чтобы белые и ровные зубы Альфреда повылетали к чертовой матери! Но бить его не стал, сдержал себя. За что его бить? Что бы мог сделать этот хлюпик против четверых накаченных бычков? Ровным счетом ничего…
- Меня веревкой к потолочной балке подвесили, а рот скотчем залепили, чтобы на помощь не звал. Катеньке тоже…рот…скотчем…
- И как же ты в живых остался? - подозрительно спросил Сидоров.
- Чудом. Отморозки эти дом бензином облили и подожгли. Следы преступления устраняли, а меня заживо сжечь хотели. Когда дом запылал, огонь по потолку пошел, веревка тлеть начала, порвал я ее.
Хотел Катеньку из пожарища вынести, да не смог - крыша начала рушиться. Я через окно выскочил. Только отбежал на десяток метров, крыша рухнула. Сгорело все. И Катенька сгорела… - Альфред обхватил голову руками и заскулил, как побитая собака, запричитал невнятно.
Сидоров достал из кармана пачку 'Примы' без фильтра и закурил.
Рука, держащая зажженную спичку, дрожала.
- Где все это произошло? - спросил он у Альфреда.
- В Шугаевке, на Катиной старой даче, - сквозь слезы ответил тот.
'На моей даче', - мысленно поправил Сидоров Альфреда. - 'Стало быть, нет у меня больше дачи'.
- Я их всех до одного запомнил, - говорил, глотая слезы, Альфред.
- Всех до одного. Помню каждую бандитскую рожу.
- Зачем? Отомстить хочешь?
Альфред не ответил.
- Ладно, проехали. Дальше что было?
- Дайте мне сигарету, пожалуйста, Алексей Алексеевич, - попросил
Альфред. Сидоров вытащил из пачки гнутую сигарету, дал прикурить.
- Не Мальборо, - предупредил он. - Глубоко не затягивайся.
- А! - Альфред махнул рукой. - Я ведь до Катеньки небогато жил.
Всякую гадость курил - и 'Приму' и 'Беломор'. - Альфред глубоко затянулся и тут же закашлялся. (Сидоров усмехнулся). После первой неудачной затяжки Альфред стал курить осторожно, вдыхая едкий дым маленькими порциями и сплевывая табачные крошки, прилипшие к языку.
- На дворе уже ночь была, - продолжил он свой рассказ. - Я услышал, что к горящему дому люди бегут. Собаки лаяли… Я испугался, подумал, решат, что это я пожар устроил! Ушел в лес, там утра и дождался. А потом в город пошел… Не знал, что делать, бродил по улицам, плакал… Меня в милицию забрали. Я им стал обо всем рассказывать, но мне не поверили. Посмеялись и выгнали. Решили, что я бомж, паспорт-то у меня эти чеченцы забрали… Я тогда еще побродил немного и сам в милицию пришел, только в другое отделение, наше, по месту прописки. Заявление у меня принимать не хотели. Потом к какому-то оперуполномоченному отвели. Я ему все с самого начала рассказал. А меня в камеру… Четыре дня держали. А утром, в понедельник…какое же это число было? Двадцать четвертое, кажется?
Да, двадцать четвертое октября. Выгнали меня из милиции. И по шее надавали… И пригрозили, что если еще раз на глаза им покажусь, сильно пожалею… Ну как же? Они же все, менты, купленные этими сволочами…
- Не все…, - подумав о чем-то своем, тихо сказал Сидоров.
- Что?
- Ничего. Дальше рассказывай.
- Дальше… Думал, друзья помогут. Пошел… Зря пошел. Ко многим охранники даже на порог не пустили. Одного, на которого больше, чем на других рассчитывал, возле офиса подкараулил, но он со мной разговаривать не стал. В 'Мерседес' юркнул и укатил. Наверное, эти сволочи всех, кто по бизнесу с Катенькой был завязан, и приятелей наших запугали.
- Чеченцы?
- Да нет. Чеченцы - они обычные, рядовые бандиты… - Альфред поднял голову и, зачем-то понизив голос, словно опасался, что их подслушают, сообщил Сидорову: - Я знаю, кто за всем этим стоит. Банк
'Парус', точнее один из его учредителей - некто Пархоменков Максим
Игоревич.
- Банкир?
- Бандит он, а не банкир. Награбил денег, банк учредил. Его компаньон, Усков Андрей Ильич, тот финансист. Раньше в Сбербанке работал. А Пархоменков, он же Пархом - самый, что ни на есть бандит.
- Пархоменков? Не помню такого. Из молодых что ли?
- Лет тридцать ему…, может, чуть больше. Но появился недавно, года два назад о нем говорить стали. И сразу, как о банкире, но он не банкир. Он бандит, даже разговаривает на жаргоне. Стрелка, братва, бабло, телка, короче, чисто конкретно…
- Так сейчас все говорят, - заметил Сидоров. - Особенно молодежь.
- Нет, - покачал головой Альфред. - Пархом бандит. У него глаза, как у мертвого - взгляд холодный и неподвижный. И вообще, лицо такое…такое… И улыбочка…
- Ну и как это угораздило Катерину с бандитом связаться? - с досадой в голосе сказал Сидоров. - Я помню Катерину, она - баба рисковая была. Но чтобы с бандитами дела иметь, на это она никогда не шла. Дань платить, платила, но и только.