— Эмилия, нам остается надеяться лишь на ваше замужество. Если мы не будем вместе, это пророчество не сможет исполниться. Это просто будет невозможно.
Он попытался отнять руку, но Эмилия удержала его. Она долго смотрела на него, и на лице ее невозможно было прочесть ничего. А потом оно медленно озарилось улыбкой, и одновременно с этим Эмилия заплакала. Она плакала беззвучно и улыбалась, и не отрывала взгляда от лица Гэндзи.
— Что случилось?
— Я уже очень давно люблю вас. — Эмилия остановилась, перевела дух и сказала: — Но до этого мгновения я не знала, что и вы любите меня.
— Если я каким-то образом вызвал у вас такое мнение, я глубоко об этом сожалею, — сказал Гэндзи. Христиане считают ложь грехом. Это потому, что они полагают — совершенно ошибочно, — что правда всегда лучше. — Это не так, — сказал он. — Извините. Мне очень жаль.
— Вы очень искусно притворялись целых шесть лет. Но теперь я вижу вас насквозь.
Гэндзи рассмеялся, пытаясь разрядить обстановку.
— И как же я себя выдал? — спросил он, делая вид, будто все это не более чем шутка.
— Вы верите в свои видения, — сказала Эмилия, — и в видения, которые ваши предки видели на протяжении шестисот лет. Вы верите, что всякая попытка противодействовать им обречена на провал, и повлечет за собою великие бедствия. Вы во все это верите, и все-таки вы отсылаете меня прочь в надежде, что именно это видение не исполнится.
— Если я не такой хороший христианин, каким мне следовало бы быть, из этого еще не следует, что я всецело лишен христианских добродетелей. Я ваш друг. Я не хочу, чтобы вы страдали. И уж конечно я не хочу, чтобы вы умерли безвременно.
— Лжец, — сказала Эмилия и улыбнулась.
Это напомнило Гэндзи, как это же самое слово произнесла Хэйко, когда он видел ее в последний раз. Но Хэйко не улыбалась.
— Вы рискуете собой, будущим своего клана, безопасностью вашего наследника — или даже тем, что он вовсе не появится на свет, — сказала Эмилия. — И для чего? Для того, чтобы защитить меня.
Она отпустила его руку, которую так и сжимала все это время.
— Вы больше заботитесь обо мне, чем о себе, — сказала она. — Кажется, именно в этом, по вашему определению, заключается любовь?
Гэндзи взглянул на свою руку. Эмилия оставила медальон у него в ладони.
Если он хочет, чтобы она уехала, ему нужно упорствовать и отрицать то, что она говорит. Тогда она уедет. Она выйдет замуж за Смита, или за Фаррингтона, или еще за какого-нибудь американца и уедет, и никогда больше не увидит ни Японию, ни Гэндзи. Вовсе не потому, что она поверит, будто он не любит ее, а потому, что она никогда не станет ему навязываться, даже ради того, чтобы спасти его. Согласно принципам ее веры и переплетенными с ними идеями о романтической любви, свободный выбор играет решающее значение.
Свободный выбор.
Гэндзи не знал, каков истинный смысл этих слов. В его мире они не имели смысла. Выбор — это способы, которыми человек должным образом исполняет предначертанное. Свобода? Никто не свободен. Это иллюзия, взлелеянная демонами, и в нее верят только глупцы и безумцы.
И кто же он? Глупец? Безумец? Демон? Возможно, и то, и другое, и третье.
Гэндзи взял медальон за цепочку. Он сверкал столь же ярко, как и тогда, в видении. Он надел цепочку на Эмилию и слегка коснулся ее шеи, когда застегивал замочек.
Свободный выбор или судьба?
— Гэндзи… — сказала Эмилия и постепенно утихла в его объятиях.
У Эмилия почти не было времени дивиться этой неожиданной развязке. Стоило Гэнди принять решение, как он принялся планировать и претворять свои планы в жизнь с быстротой и тщательностью самурая-полководца во время войны. Менее чем за три недели церковь на холме над Яблоневой долиной, та самая, о которой они так долго говорили, сделалась реальностью. Руководитель строительства, Цуда — тот самый, который обнаружил «Осенний мост» и переслал его Эмилии — работал, похоже, круглосуточно, даже без перерыва на сон, как будто от своевременного завершения стройки зависела его жизнь. Служанки в замке шили свадебное платье по французскому фасону, такому замысловатому, что его могли носить еще до Революции. На платье пошло множество ярдов наилучшего китайского шелка, ирландского льна и французских кружев. Эмилия как-то случайно услыхала от одной служанки, что один лишь корсаж с его причудливой вышивкой стоит почти столько же, сколько годовой доход какого-нибудь некрупного княжества. Такая расточительность ужасно смущала Эмилию. Ей казалось, что даже у королевы Виктории, и у той не было такого прекрасного свадебного платья. Но она ничего не стала говорить Гэндзи. Она знала, что у него есть очень веские причины устроить из свадьбы грандиозное представление. Князь, возглавляющий один из самых древних родов страны, женится на чужеземке без имени, политических связей и денег. Он сражается с неизбежно плодящимися клеветническими слухами, напропалую демонстрируя гордость. Возможно, все это и вправду в смысле стратегии сходно с военной кампанией.
Она же просто никак не могла до конца поверить в происходящее. Она, Эмилия Гибсон, девушка с фермы на реке Гудзон, вот-вот станет женой языческого японского князя.
Хидё стоял у кромки воды и смотрел на корабль, бросивший якорь неподалеку от берега. Сам вид этого корабля вызывал у него такую ненависть, что Хидё требовалась вся его заработанная тяжким трудом воинская дисциплина, чтобы дыхание его оставалось ровным и неслышным. Один из принципов самурая гласит: тот, чье дыхание может услышать противник — покойник. Вот и не стоит подавать дурной пример.
— Я вижу только четыре пушки, — сказал Ивао. — А на корабле нашего князя, «Мысе Мурото», их двадцать. Мы сильнее американцев.
Ивао был счастлив, потому что отец взял его на руки. Он очень надеялся на это, но не просил. Самураи не просят о милости, даже если им всего пять лет.
— Нет, — сказал Хидё. — Пока еще нет. Корабль нашего князя сделан из дерева. А этот покрыт железом. Все двадцать пушек «Мурото» не пробьют его броню. И обрати внимание на размеры его четырех пушек, Ивао. Да, и видишь, как они размещены в башнях? Они могут поворачиваться и стрелять в разных направлениях, куда бы ни плыл корабль.
Ивао не нравилось слушать про то, какие чужеземцы сильные. Он сказал:
— «Хэмптон Роудс». Отец, я правильно прочел название этого корабля?
— Да.
— Дурацкое название. «Мыс Мурото» — куда красивее.
Хидё улыбнулся сыну, чтобы не засмеяться.
— Не только мы ценим историю. Хэмптон Роудс — это место, где бронированные военные корабли впервые бились друг с другом.
— Что, правда? И кто победил?
— Ни один из кораблей не сумел причинить вред другому. Победителя не было.
— Если мы не можем потопить такой корабль в битве, мы можем захватить его, когда он стоит на якоре, — сказал мальчик. — Смотри, отец. Часовые на палубе ни за чем не следят. Они просто сидят, смеются и курят трубки. Я думаю, они пьяны!
— И что бы ты стал делать?
Ивао сосредоточенно нахмурился.
— Дождался ночи, — сказал он. — Баркасы могут заметить, даже в новолуние. Я бы пустил пловцов с востока. На западе город, и его свет будет мешать часовым смотреть.
— От воды ваше огнестрельное оружие придет в негодность, — сказал Хидё.
— Нам не понадобятся револьверы, — сказал Ивао. — Хватит коротких мечей и ножей. Выстрелы только всполошат врагов. Клинки же бесшумны. Мы захватим «Хэмптон Роудс», пока большая часть его экипажа будет спать. Это смогут сделать двадцать человек, если это будет двадцать храбрецов.
— Прошу прощения, господа. — Приблизившаяся служанка встала на колени прямо на песок. — Церемония вот-вот начнется.
— Спасибо, — отозвался Хидё. Он опустил Ивао на землю и они пошли следом за служанкой обратно к «Воробьиной туче».
— Я рад, что госпожа Эмилия выходит замуж, — сказал Ивао.
— В самом деле? — Хидё взглянул на сына. — А почему?
— Она больше не будет одинока, — отозвался мальчик.
— Да, это не совсем та свадьба, о которой мне мечталось, — сказал Чарльз Смит.