Подлинная история кланов империи написана кровью предательств. Однако же, если прочесть то, что было увековечено, то можно подумать, будто великие герои легенд вновь и вновь возвращаются к жизни.
Так стоит ли удивляться тому, что те, кто взрастает на лжи, сами становятся лжецами?
«Аки-но-хаси». (1311)1882 год, монастырь Мусиндо в горах к западу от Эдо.
Преподобная настоятельница Мусиндо, Дзинтоку, уселась на возвышении в главном зале для медитаций. Она низко поклонилась гостям, которых ввели в зал две молодые женщины, одетые как буддийские монахини давних времен; головы их были покрыты капюшонами из грубой коричневой ткани, такой же, из которой были пошиты рясы. Преподобная настоятельница была одета точно так же; она отвергала наряды из более дорогого и более удобного шелка, который полагался бы ей по рангу. Она и ее помощницы носили капюшоны потому, что не брили голову налысо, как это обычно было принято у буддийских монахинь. Преподобная настоятельница обнаружила, что монахини с длинными, блестящими, красивыми волосами получали куда меньше пожертвований, чем те, которые выглядели более бедными и смиренными. Поскольку настоятельница не желала брить голову, то она не могла требовать этого и от остальных. Вся ее методика сводилась к тому, чтобы вдохновлять последовательниц своим примером. Это был единственный способ добиться нравственной подлинности, а ее авторитет в монастыре Мусиндо базировался главным образом именно на нравственной достоверности.
Сегодня у них было сорок гостей, вчера — сорок один, позавчера — тридцать семь. Женские наряды представляли собою, как ныне было принято в городах, смесь западных и японских деталей: кимоно в сочетании с английскими шляпками и французскими туфельками, и время от времени — еще и жакет американского покроя в качестве верхней одежды. Мужчины склонны были придерживаться одной тенденции, либо одеваться чисто по-западному, от шляпы до ботинок, либо исключительно по-японски, в кимоно и деревянные сандалии. Никто больше не забирал волосы в хвост, и никто не ходил с мечами. И то, и другое находилось под запретом. А если бы и не запрет, кто стал бы их носить? Самураев больше не было, а носить мечи прежде дозволялось лишь самураям.
Поток посетителей неуклонно возрастал последние три года, с того момента, как настоятельнице пришло в голову устраивать экскурсии в храм. За это ей следовало поблагодарить новое императорское правительство. Посетителей становилось все больше благодаря увеличивающемуся интересу к древним японским традициям; увеличение интереса шло параллельно с интенсивной правительственной кампанией модернизации. Это было не настолько странным, как казалось на первый взгляд. Хотя модернизация означала принятие западных методов и образа действия в промышленности, науке, войне, политике и одежде, она сопровождалась не менее энергичной кампанией по сохранению старинных культурных традиций. «Западная наука, восточная добродетель». Таков был официальный лозунг. Но кто мог точно сказать, что именно из себя представляет восточная добродетель?
Преподобная настоятельница испытывала на этот счет определенные сомнения. Традиции, навязанные режимом сёгунов Токугава, ныне лишившимся доверия и свергнутым, никак не могли быть подлинными. Если верить новому правительству, сёгуны на двести пятьдесят лет остановили развитие общества и внедряли разнообразные двуличные выдумки, дабы утвердить свою власть и грабить, бросать в тюрьму, мучать, порабощать, ссылать, убивать и всячески угнетать и запугивать всех, кто им противостоял — тактика, от которой нынешнее правительство, если верить его утверждениям, целиком и полностью отказалось. Конечно же, не следовало бездумно отвергать все обычаи и манеры той эпохи, поскольку некоторые из них были подлинными и глубоко чтимыми традициями, идущими из прошлого — сёгуны лишь присвоили и использовали их. Так что новое правительство не только заключало договоры, создавало армию и флот, конфисковывало земли и имущество клана Токугава и лихорадочно писало новые законы, которые соответствовали бы представлению западных стран о реформах, но еще и определяло, что традиционно, а что нет. И в официальных заявлениях регулярно повторялись две формулировки.
«Испокон веков…»
«Со времен незапамятных…»
Преподобная настоятельница достаточно знала о лжи, чтобы распознать слова, призванные скорее скрыть что-то, чем разъяснить. Она подозревала, что речь идет скорее о вымысле, чем о сохранении. Ведь намного проще добиться согласия, цитируя мудрецов древности, чем убедить людей рискнуть и принять новшества. И тем не менее настоятельница была признательна правительству за то, что монастырь Мусиндо оказался включен в список Национальных исторических памятников.
— Уважаемые гости, — сказала настоятельница, — мы почтительно благодарим вас за то, что вы дали себе труд навестить наш уединенный и скромный храм.
Хоть Мусиндо и вправду был скромен, уединенным он уже не был. Через лежащую внизу долину протянулась новая дорога, соединяющая побережье Тихого океана с Японским морем. На самом деле, теперь добраться до этого храма было довольно легко, но необходимость покинуть город вызывала ощущение паломничества, отсутствовавшее при посещении какого-нибудь из более знаменитых городских храмов. Учитывая предназначение Мусиндо, это было скорее преимуществом. А потому настоятельница считала, что не вредно будет лишний раз намекнуть на уединение.
— Мир вокруг нас изменяется стремительно и неумолимо. Мы же здесь живем в точности так же, как ушедшие от мира обитатели Мусиндо жили шесть столетий назад, следуя Пути Будды.
Строго говоря, Мусиндо не был заселен монахами непрестанно на протяжении этих шести веков, но настоятельница не считала эту подробность значительной. Где однажды был храм, там всегда будет храм.
— В завершение экскурсии вы можете, если пожелаете, присоединиться к монахиням за их дневной трапезой. Это очень простая трапеза, состоящая из овсяной каши, соевой похлебки и маринованных овощей.
На самом деле, эта трапеза ничем особо не отличалась от того, чем большинство присутствующих питалось еще недавно, когда они, по большей части, были крестьянами, не имеющими ни прав, ни собственности, ни родового имени. Быстрые перемены влекут за собой короткую память.
— Вас разделят на две группы. Первая сперва осмотрит храм, затем — территорию монастыря, вторая пройдет в обратной последовательности. — Настоятельница снова поклонилась. — Желаю вам приятно провести время. Если у кого-нибудь возникнут вопросы — спрашивайте, не стесняйтесь.
Настоятельница подождала, пока гости покинут зал для медитаций, чтобы приступить к экскурсии, а затем встала и прошла в обособленный уголок, приютившийся у восточной стены монастыря. Это было единственное в Мусиндо место, где духовная практика длилась непрерывно, — и единственное, куда не водили экскурсии. Настоятельница почтительно поклонилась в воротах, прежде чем пройти на отгороженную территорию смотрителя.
Как всегда в это время дня, он возился в огороде. Настоятельница мысленно называла его святым — сперва в шутку, а затем, к собственному удивлению, и вполне серьезно. Святой был очень предсказуем. Он следовал, без малейших отклонений и пропусков, распорядку, установленному более двадцати лет назад чужеземным монахом по имени Джимбо.
Шесть часов медитации до рассвета, затем чаша овсянки и какой-нибудь маринованный овощ — вот и все его пропитание в течение дня. Как столь крупный человек мог прожить на столь малой порции пищи, оставалось загадкой. И тем не менее, ему это удавалось. Остальную часть утра он, как вот сейчас, проводил в огороде: выпалывал сорняки, осторожно выбирая насекомых, чтобы не повредить им, подметал опавшие листья и, кланяясь им, складывал их в компостную кучу, и собирал овощи для еды и заготовки впрок. После двух часов полуденной медитации святой принимался убирать остальную территорию монастыря и, когда требовалось, чинить здания, ограду или дорожки. Затем, перед вечерним омовением он выходил к наружным воротам монастыря и раздавал леденцы и сладкие лепешки детям из соседней деревни, Яманака, у которых пользовался большой любовью. Их, по всей вероятности, поражало, что такой огромный человек может быть таким терпеливым и добрым.