Предположим, его мотивы не причинят беспокойства дедушке. С пятнадцати лет наделенный даром предвидения и на протяжении многих лет удостоенный поразительного потока точных видений, Киёри не любопытствовал и не строил догадок, а просто знал. Киёри сказал Гэндзи, что у него будут три видения, и только три, на протяжении всей его жизни. Он также заверил внука, что этих трех видений будет достаточно. Гэндзи понятия не имел, как три видения могут осветить всю его жизнь. Но дед никогда не ошибался, а потому ему следует в это верить, даже если он не может ничего с собою поделать и перестать из-за этого беспокоиться. Ему уже двадцать четыре года, а он еще не узрел ни малейшего проблеска будущего.
Эх, опять он размышляет вместо того, чтобы позволить мыслям уйти! К счастью, он спохватился прежде, чем эти мысли завели его слишком далеко. Гэндзи глубоко вдохнул, выдохнул и начал очищать сознание.
Прошел час. А может, минута. Во время медитации время течет иначе. Гэндзи почувствовал на лице тепло солнечных лучей. Он открыл глаза. И вместо того, чтобы увидеть сад…
…Гэндзи обнаружил, что находится среди огромной толпы вопящих людей; все они были одеты в некрасивые, лишенные всякого изящества наряды чужеземцев. Ни у кого волосы не были собраны в хвост на макушке, как подобало самураям. Вместо этого у всех волосы были в беспорядке, словно у безумцев или заключенных. Гэндзи по привычке первым делом огляделся, выясняя, есть ли рядом оружие, от которого ему, возможно, придется защищаться, и ничего не увидел. Оружия не было ни у кого. Это должно было означать, что среди присутствующих нет самураев. Гэндзи попытался проверить, при нем ли его мечи. Но он не мог по своей воле пошевелить головой, глазами, руками, ногами, и вообще какой-либо частью тела. Он неумолимо двигался по длинному проходу, пассажир в своем собственном теле. По крайней мере, так он предполагал — что находится в собственном теле, хотя не видел его, — лишь замечал боковым зрением собственные руки, пока продолжал двигаться к возвышению.
Сидевший на помосте седой мужчина ударил по столу деревянным молоточком.
— Тихо! Тихо! Парламент — тихо!
Его голос потонул в потоке противоречивых возгласов, обрушившихся на Гэндзи с обоих сторон.
— Будь ты проклят!
— Банзай! Ты спас японский народ!
— Ты опозорил нас! Вспомни о чести и покончи с собой!
— Да защитят тебя все боги и все будды! Да пребудет с тобой их благословение!
Эти выкрики сообщили Гэндзи, что его ненавидят и почитают почти с равным пылом. Благословения раздавались в основном из левой половины зала, проклятия — из правой. Гэндзи приветственно помахал рукой тем, кто сидел слева. Когда он проделал это, тот Гэндзи, который был пассажиром, смог увидеть, что рука действительно принадлежит ему, хотя, возможно, на ней сильнее отразился ход времени.
Мгновением спустя справа раздался выкрик:
— Да здравствует император!
С той стороны прохода к Гэндзи кинулся какой-то юноша. Волосы его были очень коротко подстрижены. В руках он держал короткий меч, вакидзаси.
Гэндзи попытался защититься. Но тело ему не повиновалось. И пока он следил за происходящим, юноша глубоко всадил клинок в живот Гэндзи. И Гэндзи — кем бы он там ни был, пассажиром или кем иным — ощутил удар и жжение, как если бы его ужалила какая-то огромная ядовитая тварь. В лицо юноше ударила струя крови. Мгновение спустя Гэндзи сообразил, что это его кровь. Внезапно тело его обмякло, и он упал на пол.
Среди лиц, склонившихся над ним, оказалось лицо необычайно красивой молодой женщины — и красота ее тоже была необычной. У нее были светло-карие глаза и каштановые волосы; а черты лица — странно подчеркнутые и эффектные, и чем-то напоминали лица чужеземцев. Она кого-то напомнила Гэндзи, хоть он и не мог понять, кого именно. Женщина опустилась на колени рядом с ним и, не обращая внимания на кровь, обняла его.
Она улыбнулась ему сквозь слезы и произнесла:
— Ты всегда будешь моим Блистательным Принцем.