— Но что в этом скандального? — спросила его Эмилия. — Я же христианка, миссионерка, я несу слово Христово, и для этого и пользуюсь покровительством князя Гэндзи. В наших отношениях нет ни капли недолжного.
— Это взгляд на проблему лишь с одной стороны.
— Прошу прощения, лейтенант Фаррингтон, — сказала Эмилия, напрягшись. — Я не понимаю, с какой еще стороны на нее можно глядеть.
— Ну пожалуйста! Мы же договорились, что вы для меня — Эмилия, а я для вас — Роберт. Лейтенант Фаррингтон — это звучит так отстраненно и так по-военному.
Они сидели в гостиной, выходящей в один из внутренних двориков дворца «Тихий журавль». Она была обставлена на западный манер, сперва — ради Эмилии, а затем — чтобы принимать здесь гостей-иностранцев.
— А разумно ли это, сэр? Не дам ли я тем самым пищу для нового скандала?
— Я ни на грош не верю этим слухам, — сказал Фаррингтон. — Но не можете же вы не признать, что обстоятельства делают подобные предположения неизбежными.
— Какие обстоятельства?
— Разве вы не видите?
Красивое лицо Роберта сделалось совсем мальчишеским, из-за одолевавшего его стремления все объяснить и из-за беспокойства.
Эмилии сделалось смешно, но она сдержалась. Хоть ее и подмывало рассмеяться, она все-таки взяла себя в руки.
— Нет, не вижу.
Роберт встал и прошел к двери, выходящей в сад. Он едва заметно прихрамывал. Роберт отрицал, что это было результатом какого-то несчастного случая, произошедшего во время войны. Однако же, посол сказал ей, что Роберт был ранен во время военных действий на Миссисипи, в ходе кампании, за время которой он не раз был поощрен за храбрость. Эмилию подкупала скромность Роберта. На самом деле, ее подкупало в нем многое, и не в последнюю очередь — то, что он способен был говорить по-английски. Возможно, именно этого Эмилии не хватало больше всего за годы ее жизни в Японии — звуков английской речи.
Дойдя до двери, Роберт повернулся к Эмилии. Очевидно, ему нужно было встать на некотором отдалении, чтобы сказать то, что он намеревался сказать. Лицо его по-прежнему было искажено.
— Вы — молодая незамужняя женщина, не находящаяся под защитой отца, мужа или брата, живете во дворце восточного деспота.
— Роберт, я не стала бы называть князя Гэндзи деспотом. Он — аристократ, вельможа, соответствующий скорее европейскому герцогу.
— Пожалуйста, дайте мне договорить, пока я набрался на это мужества. Как я уже сказал, вы — молодая женщина, и, более того — очень красивая молодая женщина. Одного этого уже хватило бы, чтобы в любых обстоятельствах порождать слухи. Но хуже того, этот «герцог», как вы его именуете, и с которым делите кров…
— Я не стала бы формулировать это подобным образом, — возразила Эмилия.
— …выделяется распутством даже среди их распутной знати. Ради Бога, Эмилия…
— Я вынуждена попросить вас не употреблять имя Господа всуе.
— Простите. Я забылся. Но, конечно же, теперь вы понимаете суть проблемы.
— Значит, для вас это выглядит так?
— Я знаю, что вы — женщина безупречной добродетели и непоколебимых моральных принципов. Меня заботит вовсе не ваше поведение. Меня куда больше страшат опасности, которые вам грозят в подобном месте. Отрезанная от мира, во власти человека, каждое слово которого — непреложный закон для его фанатиков-слуг, — здесь может случиться, что угодно, все, что угодно, и никто не сможет вам помочь.
Эмилия мягко улыбнулась.
— Я благодарна вам за ваше беспокойство. Но, правда же, ваши опасения не имеют под собою ни малейших оснований. Японцы ни в малейшей степени не согласны с той великодушной характеристикой, какую вы дали моей внешности. Среди них я считаюсь уродиной, похожей на огнедышащих демонов из их сказок. Уверяю вас, я — последняя в Японии женщина, которая могла бы внушить кому-нибудь неуправляемую страсть.
— Меня беспокоят не японцы в целом, — возразил Роберт. — А только один, конкретный японец.
— Князь Гэндзи — настоящий друг, — сказала Эмилия, — и джентльмен, соответствующий самым высоким требованиям порядочности. За этими стенами я в полнейшей безопасности, как нигде в Эдо.