— Похоже, Аямэ, тебя мучают сомнения.
— Я старалась, чтобы меня никто не увидел, — отозвалась Аямэ, — но поскольку это далеко за нашими стенами, враги могут обнаружить его, даже если отступят, не напав на замок.
— Не обнаружат, — сказала Судзукэ.
— И все же остается еще одно затруднение, — сказала Аямэ. — Если враги захватят замок…
Захватят. В течение ближайших часов.
— …и никто из наших сюда не вернется…
Никто из ныне живущих. Дандзуро и Сэн отвоюют замок в двенадцатом году правления императора Го-Мураками. Но к этому времени и Аямэ, и Чиаки будут уже мертвы.
— …то как же эти свитки будут найдены?
— Они будут найдены, — сказала Сидзукэ, — когда будут, и таким образом, который наиболее будет подходить для их цели.
Она видела, что Аямэ очень хотелось спросить об этой цели, но она сдержалась. Что ж, хорошо. Сидзукэ доверяла Аямэ и ответила бы ей на любой вопрос, но Аямэ не поняла бы ответа.
Аямэ поклонилась и подняла оружие.
— С вашего позволения, моя госпожа, я вернусь на пост.
— Доброй ночи, Аямэ.
Посетитель, которого Судзукэ ждала, появится только на исходе часа. Судзукэ закрыла глаза и представила себе ничто. Отсутствие несло с собою покой.
1860 год, башня замка.
Хоть он и знал, что это сентиментально и глупо, князь Киёри все же заказал изысканные блюда для своего прощального ужина с Сидзукэ. Он не прикоснулся к еде. Она тоже. Но, впрочем, она никогда к ней не прикасалась. Блюда была поставлены перед нею точно так же, как приношения, которые Киёри возлагал на алтарь предков. В определенном смысле слова, это было весьма уместно, поскольку Сидзукэ действительно была его предком. С другой же стороны, это было совершенно неподобающе, поскольку этот призрак, выглядящий как Сидзукэ, вполне мог быть плодом его собственного больного воображения.
— Вы безмолвствуете, — сказала Сидзукэ, — потому что размышляете о том, что я, возможно, не та, за кого себя выдаю. Я, должно быть, галлюцинация, или злой дух. Поскольку в привидения вы не верите, вы склоняетесь к выводу о том, что я являюсь — и являлась прежде — признаком надвигающегося безумия. И все же вы ощущаете, что еще не настолько поражены болезнью, чтобы беседовать с собственной галлюцинацией. Однако же, вы уже много лет беседуете со мной, так что плохого в том, чтобы побеседовать со мной этой ночью еще один, последний раз — вне зависимости от того, реальна я или нет? Чем это отличается от обычных размышлений вслух? Однако же, поскольку мы более не встретимся, это ваш последний шанс обойтись со мной как с выдумкой, каковой я являюсь. Вы не сможете этого сделать, если приметесь беседовать со мной. Вот о чем вы сейчас думаете, мой господин. Какое, однако, затруднительное положение!
— Вы хотите, чтобы я подумал, будто вы читаете мои мысли, — сказал Киёри, — но меня не так легко одурачить. Вполне естественно, что галлюцинация содержит и мысли того разума, из которого она исходит.
Сидзукэ улыбнулась.
— Итак, мой господин, вы все-таки заговорили со мной.
Выведенный из себя Киёри с силой хлопнул себя по бедру. Он никогда не был искушенным мыслителем и не мог и надеяться, что сравняется с нею в искусстве спора. И, конечно же, сама мысль об этом сбивала его с толку.
— Меня вела привычка, и ничто иное. Как вы сказали — или, скорее, как я сказал, — это ничем не отличается от размышлений вслух.
Сидзукэ поклонилась чрезвычайно официально: руки, лежащие на полу, образуют треугольник, голова медленно склоняется, до тех пор, пока лоб не касается рук.
— Поскольку я — это вы, — сказала она, — мне не остается ничего иного, кроме как согласиться. — На миг лицо ее сделалось серьезным, но ей не удалось надолго совладать с весельем. Она начала улыбаться еще во время поклона, а когда она выпрямилась, ей пришлось прикрыть лицо рукавом. — Пожалуйста, не глядите на меня так гневно. Не забывайте: ведь я — это всего лишь вы.
— Я желаю, чтобы вы прекратили так говорить, — сказал Киёри. Его раздражение все усиливалось, хотя он и понимал, что этим только выставляет себя в дурацком свете, поскольку, как она сказала, она — это он, и именно себя ему следует винить за все, что она делает или говорит, поскольку это делает или говорит он сам. Ну и какой толк в этом мучительном коловращении мыслей? Лучше уж поговорить, как они всегда беседовали раньше — безумец и галлюцинация, — поговорить еще один, последний раз.
— Вы сказали, что уйдете сегодня ночью и никогда больше не вернетесь, — сказал Киёри. — Это и вправду так?