Выбрать главу

Эта работа, которую настоятельница исполняла уже много лет, имела свой естественный ритм, освобождавший ее от груза мыслей. В левой руке — бамбуковая трубочка, в правой — обрывок свитка; глаза следят за обоими руками, бамбучиной и бумагой; слух, не сосредотачиваясь на этом специально, улавливает стук сердца, ее дыхание, отдаленный детский смех. Настоятельница закрыла футлярчик подходящим кусочком бамбука, так, чтобы обрывок свитка не выпал и не потерялся, но не слишком туго, чтобы пробку можно было вынуть, когда посетители примутся рассматривать и выбирать реликвии. Затем она положила футлярчик в коробку с футлярами, содержащими обрывки бумаги, и начала процедуру заново.

Левая рука потянулась за бамбуковой трубочкой — их нарезали в роще, растущей за храмом.

Правая рука взяла кусочек бумаги, оставленной в храме госпожой Эмилией.

Сердце в груди издало медленный шуршащий звук, словно некое морское существо, неспешно плывущее в благоприятных водах.

Ее дыхание было очень расслабленным; оно замедлялось, останавливалось и возобновлялось в собственном ритме.

Дети засмеялись снова — на этот раз еще дальше; они уходили в сторону долины.

Преподобная настоятельница Дзинтоку закрыла флакон подходящим кусочком бамбука.

Так прошло несколько вздохов, минут или часов. Поскольку с каждым футляром настоятельница начинала все заново и не задерживалась ни на каких мыслях во время работы, она не осознавала течения времени. Лишь когда она останавливалась и видела количество прибавившихся футляров или замечала, насколько удлинились тени — а иногда и вовсе успевало стемнеть, — она вспоминала о времени. Тогда она шла в зал для медитаций, для вечернего бдения, прежде чем отправиться спать.

Но сегодня преподобная настоятельница не до конца растворилась в любимом занятии. Она продолжала думать об этом красивом посетителе со странным акцентом, а потом поймала себя на том, что от мыслей об этом посещении перешла к воспоминаниям о том, давнем визите госпожи Эмилии и госпожи Ханако. Это произошло во время тех трагических и печальных событий, после которых монастырь Мусиндо сделался женским монастырем. Или, возможно, следует сказать «вновь сделался», поскольку если то, что рассказали Кими две госпожи, было правдой, изначально монастырь был именно женским. Это было почти шесть сотен лет назад. И оба раза он становился женским при весьма странных обстоятельствах. В эту историю верилось с трудом, но она объясняла одну из загадок этого места, или, по крайней мере, происходящие здесь события, если не их подлинную природу.

Неудивительно, что этот непрерывный поток воспоминаний и размышлений не давал настоятельнице соскользнуть в тот созерцательный покой, что обычно сопровождал эту работу. Да, верно, мысли, как и наши «я» — это всего лишь пузырьки на поверхности потока. Но когда она снисходительно позволяла себе сосредоточиться на пузырьках, поток не мог унести ее прочь. Иногда наилучшим выходом было прекратить все попытки. Настоятельница вернула свитки, пули и кусочки дерева в хранилище, собрала подготовленные флаконы и направилась в зал для медитаций. Прежде, чем войти туда, она остановилась у стола, на котором святые реликвии выставлялись на обозрение гостей, и разложила флаконы по местам.

Вечерние медитации были для монахинь Мусиндо делом добровольным. Необходимость участвовать в утренних и дневных медитациях диктовалась частым присутствием гостей из внешнего мира. Это было, в некотором смысле слова, представление, предназначенное для укрепления репутации монастыря. Но по вечерам гостей не было, а значит, не было и неотложной нужды в вечерней медитации. В начале существования монастыря в нынешней его ипостаси в них не участвовал никто. За прошедшие годы многое переменилось, и теперь в них участвовали все — хотя бы понемногу. Даже те, у кого были семьи в деревне, сколько-то медитировали, прежде чем переодеться в мирскую одежду и отправиться домой.

Ясуко была первой, кто стал медитировать по вечерам.