— Да, верно, — согласилась госпожа Новаки, и тоже смахнула слезы рукавом. Она была глубоко признательна госпоже Киёми, давшей ей возможность сделать это под благовидным предлогом, хотя, конечно же, она не могла выразить свою благодарность прямо. — И, к несчастью, ветер очень часто несет пыль с гор.
Пока госпожа Киёми и несчастная молодая мать плакали вместе, притворяясь, будто ничего такого вовсе и не делают, мысли госпожи Киёми обратились к ребенку. Она принялась молиться, прося богов и поскорее забрать малышку в свое царство и даровать ей покой, покой, которого она наверняка никогда не обретет на этой земле.
1308 год, монастырь Мусиндо.
К тому моменту, когда в ее жизни произошла великая перемена, одна лишь преподобная настоятельница Суку по-прежнему продолжала называть ее Сидзукэ. Если же настоятельницы не было рядом, все прочие звали девочку Дикоглазой, из-за самой заметной ее особенности, взгляда, непрестанно мечущегося во все стороны; ее глаза постоянно двигались, за исключением тех моментов, когда она упорно смотрела на некое зрелище, доступное лишь ее взору. Ее склонность вопить оказалась все-таки поменьше, чем можно было предполагать по временам младенчества, хотя иногда ее исполненные мукой крики висели над монастырем по несколько дней кряду. Ее присутствие оказалось столь разрушительным, что пристанища в монастыре Мусиндо искали лишь самые упорные и решительно настроенные последовательницы пути Будды — и это несмотря на великодушное покровительство госпожи Киёми и господина Бандана, благодаря которому условия здесь были куда менее суровыми, чем в большинстве монастырей. Одна из монахинь, заметив, что примерно так же движутся глаза спящих под веками, предположила, что девочка никогда полностью не просыпается и полностью не засыпает. Постепенно прочие монахини согласились с нею, поскольку это объясняло, почему девочка словно бы видит то, чего здесь нету, когда ее глаза открыты, и никогда не выказывает признаков мирного отдохновения, когда они закрыты. И в том, и в другом случае она с почти равной частотой корчилась, извивалась, кричала и произносила какие-то бессмысленные слова. Очень возможно, что она даже была спокойнее, когда бодрствовала, потому что во время бодрствования случались длительные промежутки времени, в которые она стояла, сидела или лежала неподвижно, устремив взгляд куда-то вперед, как будто представшее ее глазам зрелище заставляло ее оцепенеть.
Когда же перемена произошла, она произошла совершенно внезапно, без предупреждения.
Две монахини, на которых в тот день лежала обязанность накормить девочку и убрать за ней, решили выполнить свою работу попозже. Звериный вой, перемежаемый рыданиями, указывал, что сейчас все их усилия будут тщетны. Монахини принялись спорить, то ли доложить об этом настоятельнице и спросить у нее дозволения, то ли просто действовать по собственному разумению, когда крики вдруг умолкли. Они не раз слыхали, как безумный, горестный голос затихал постепенно, давясь всхлипами и судорожными вздохами, и умолкал, словно от удушья. Но никогда еще они не слышали, чтобы он смолкал так внезапно.
— Что-то случилось, — сказала одна монахиня.
— Она умерла, — отозвалась вторая.
Первая монахиня кивнула. По правде говоря, никто не ждал — хотя, учитывая обстоятельства, никто бы и не назвал это чудом, — что девочка проживет так долго. Владеющее ею безумие было столь всеохватывающим, непрестанным и глубоким, что оно не позволяло девочке выполнять хотя бы важнейшие повседневные дела, даже с помощью сострадательных последовательниц Пути. Зачастую даже не удавалось нормально ее покормить и помыть. Похоже было, что время несчастной наконец-то подошло.
Монахини заспешили к келье девочки, ожидая, что сейчас увидят распростертое на полу тело. На первый взгляд им показалось, что они увидели именно то, что ожидали. Девочка недвижно сидела, привалившись к стене в дальнем углу кельи. Собравшись с силами и приготовившись вытерпеть зловоние, монахини отперли дверь и вошли.
— Нам следует позвать преподобную настоятельницу.
— Лучше будет сперва удостовериться.
— Ладно. Тогда позаботимся о теле.
Они сложили руки в гассё, буддийском жесте, выражающем почтение и приятие, и прошли дальше.
— Погоди! — сказала первая монахиня.
Она могла этого и не говорить. Вторая монахиня уже остановилась. Они обе заметили одно и то же. Глаза девушки не метались, как обычно, но и не выглядели, как глаза мертвеца. Они ярко сверкали. И казалось, что они устремлены прямо на двух монахинь.