========== Глава первая ==========
«Позвольте представиться, меня зовут Иллиатид Хевласкес. Конечно, сейчас я ношу иное имя, во избежание поимки меня любимого.
Рожденный в ту же ночь, что и ваш великий святой, ныне распятый на кресте. Я, в отличие от этого всепрощающего сына бога, был извлечен не из чрева святой и непорочной Марии, а практически выплюнут из грязной матки шлюхи, которая, едва разрезав пуповину, швырнула меня в сточную канаву.
Будучи слабым куском мяса, я чуть не отдал свою чистую, как слезу, душу богу, но судьба распорядилась иначе. Один из стражников, которому было приказано убивать младенцев, не мог больше слышать надрывный плач матерей и убивать непорочных детей по прихоти человека, боящегося потерять свою власть.
Выловив меня из зловонной жижи отходов, он закутал меня в свой плащ и, не найдя даже воды, напоил меня кровью моих собратьев по несчастью.
Его губы шептали проклятья, а мои уши слышали их, я впитывал его боль и отчаяние, и мой первый крик был подобен грому. Мой светлый брат проснулся в своей колыбели и заплакал, предчувствуя столкновение света и тьмы.
Именно в этот час у его звезды появилась тень света, отражение, если вам будет угодно.
В семь лет я видел, как он учит мудрости стариков, в 13 - как он идет с учениками, рассказывая им о боге.
В ту ночь я рискнул подойти к нему, думая очиститься от грязи, которая пропитала мою душу, но, столкнувшись лицом к лицу, мною овладела черная тяга страсти.
Одно прикосновение моих губ к его и я ушел, не смея больше пятнать его лик.
Я видел, как он нес свой крест к месту казни и как его распяли. Каждый удар молотка пронзал болью мои руки и ноги. Казалось, не в его плоть входят гвозди, а в мою.
Когда последний вздох сорвался с его искусанных в кровь губ, я развернулся и ушел прочь.
Я лишь слышал о его воскрешении и всепрощении для грешников, но сам забился в темные леса, где никто не мог коснуться меня.
Пребывая в блаженном неведении, я не осознавал течение времени, пока в мой лес не вошли люди.
Я пропускал их, с любопытством прислушиваясь к словам, вбирал в себя новые знания и умения. Потом стали идти караваны и меня смутило это. Через мой лес пролег торговый путь.
На один караван я напал, там были прекрасные девы, которых я очернил своей звериной похотью и убийством. Я вновь попробовал крови.
С тех пор я брал кровавую дань почти каждого обоза. Люди поняли, что лучше приносить мне жертву.
Мне молились, напитывая силой и, поставив алтарь, приковывали к нему девушек, с которыми я наслаждался порочной ночью.
Я помню, как девушка убила себя, не позволив принести мне в дар, тогда её место занял брат.
До сих пор помню его стоны и соленые слезы боли, что текли по его щекам. Он был единственным, кого я отпустил живым, заклеймив печатью. Его потомки несут её, не зная о том, что родимое пятно в виде перевернутого креста - моя печать, которую я не позволю стереть ничему и никому.
Я помню, как выйдя из лесов, впервые очутился в городе. Все переменилось, лишь люди остались прежними. Послушными баранами, что не могут совладать с собой.
Я соблазнял, уговаривал и низвергал души в ад с хохотом, достойным самого Сатаны. Заставлял непорочных дев возлечь с чужими мужами на ложе и предаться сладкому греху. Уговаривал послушных юношей презирать отцов и матерей, убивать друг друга ради жалкого гроша, а затем, улыбаясь наблюдал за их утонувшими в крови душами, которые бились в агонии боли жаркого пламени ада.
Затем был век костров. Я вволю напился крови невиновных, которых пытал и мучал в подвалах инквизиции. Прикрываясь заветами света и святой лжи, чтобы удовлетворить свое темное начало.
Эти великие дни сгинули, когда пришла эпоха Возрождения, но, в открывшемся новом свете ещё можно было развлечься, убивая рабов.
Войны, эти сладкие мгновения крови и смерти. Я участвовал почти во всех. Свергал тиранов, уничтожал слабаков, скрывавшихся в стенах своих хлипких домов. Я жил, сын шлюхи, которая вряд ли знала, кто её осеменил, на последних месяцах встававшую в скотскую позу и заполняясь спермой, она не могла предугадать, что её сын, брошенный в грязь, заставит трепетать армии и ввергать в ужас сильных мира сего.
Я был богом, я был дьяволом, я был пороком и усладой для всех. Мои шрамы, оставленные на теле мечом и копьем, сходили, едва луна становилась полной, моя жизнь бесконечна, а ты, мой светлый брат… Тобой прикрывался я, пытая и мучая людей, мог ли ты знать, что люди так извратят веру в тебя. Брат, ты дал мне жизнь.
Теперь многие столетия спустя я скрыл маской всю грязь, все похоть и жадность. Я один из многих, но все же я один.
Город, в котором я живу, прекрасен той самой, низменной красотой. Здесь правят деньги, власть и похоть. Этот город грехов стал моим домом.
Пусть я канул в лету как бог, как дьявол, как проклятый всеми человек, я есть убийца и моя подруга - смерть, уже точит свою косу. Берегитесь мирные жители Нью-Йорка, я вышел на охоту.»
Откладывая перо, захожусь в безумном смехе, о тьма, сколько пафоса я влил в начало моего рассказа. Чуть успокаиваюсь, улыбаясь, смотрю на девушку, прикованную к стене. Она поджимает ноги и с ужасом смотрит на меня.
Вскакиваю из-за стола и почти мгновенно оказываюсь рядом с ней. Такая красивая и напуганная. Снова захожусь в приступе хохота. Да, я безумен, но разве вы бы не обезумели, живя вторую тысячу лет? Ваш разум раздавило бы течение времени и вы бы стали хуже меня.
Провожу кончиками пальцев по щеке девушки и она плотно зажмуривает глаза, трясясь. Что ты деточка, я не собираюсь выкалывать тебе их, хотя с моими когтями это сделать очень просто.
-Я буду резать тебя до тех пор, пока всё вокруг не окрасится в чудесный алый цвет.
Девушка с ужасом смотрит на меня, а в моей глотке уже булькает смех. О тьма, как прекрасно убивать этих жалких созданий, что не могут встать выше меня.
Блеск кинжала и алые струйки стекают по белой коже, но их слишком мало.
Через час я покидаю комнату, забрав с собой свои записи. Стены, пол и потолок залиты кровью, а в центре, на кровати, лежит моя жертва. Одна из первых в этом городе грехов.
Саманта, охнув, села на кровати и неловко поднялась. Сильно выпирающее пузико указывало на последний месяц беременности. На соседней кровати спала её соседка по палате. Вскоре она тоже проснется, так уж вошло у них в привычку.
Сэм осторожно отправилась в туалет. Сидя на белом друге Саманта снова охнула, почувствовав первую схватку. Ответный ох раздался из палаты, кажется, и Джессика в скором времени родит.
Прибывший врач тут же осмотрел обеих пациенток и кивнул медсестре.
-Примерное время родов ночь, с 12 до 4 часов. Не оставляйте молодых миссис одних.
-Конечно, мистер Нэш, – кивнула женщина. – я останусь с ними и успокою.
Саманта скривилась от голоса медсестры. Эта старая вешалка её раздражала одним своим видом, но она была профессионалом и, тем более, очень много знала о родах и о младенцах. Что в её положении было очень и очень полезным.
Как и предполагал врач, роды начались после полуночи. Саманта не могла сдерживать крик, казалось её рвут на части. Наконец, врачи вкололи ей обезболивающее и Сэм провалилась в сон. Как сквозь вату она слышала крик младенца и крики её соседки по палате, а затем сомкнулась тьма.
Доктор Нэш постукивал пальцами по столу, пытаясь подобрать слова для своей пациентки. Тихий стук в дверь прервал его размышления.
-Мистер Нэш, – в кабинет проскользнула медсестра. – Джессика Флетчер скончалась две минуты назад. Её ребенок вне опасности.
-У неё нет родственников, – вздохнул акушер, потирая высокий лоб. – ребенок будет передан в детдом.
-Позвольте кое-что предложить, – осторожно начала женщина.
-Да, конечно, Эмма. Ты хочешь взять мальчика к себе.
-Нет, я бы, конечно, с радостью, но нет, – женщина провела рукой по седеющим волосам и вздохнула. – многие заметили поразительное сходство между мисс Флетчер и миссис Бекет. Их дети тоже невероятно похожи, сын миссис Бекет мертворожденный, но она не помнит родов.