Как мне найти в себе силы выйти отсюда?
Я должна позвонить Янне и Туве, но что я скажу?
Что люблю их?
Что идет дождь?
Что я раскаиваюсь?
— Сакариас! Сакариас!
Это Гунилла зовет из кухни своим пронзительным, как телефонный звонок, голосом. Чего она хочет на этот раз?
— Мартин забил два гола этой ночью!
Ни у одной женщины больше нет такого голоса.
Сакариас, он же Харри, Мартинссон, криминальный инспектор полиции Линчёпинга, выбирается из постели. Встает, чувствуя, что тело стало неестественно жестким от сырости. Совсем немного света пробивается из-под краев черных жалюзи, и он понимает, что погода снаружи все такая же отвратительная. Лучше всего было бы не выходить сегодня на улицу, заняться домашними делами.
Мартин заключил контракт с НХЛ.[14] Имел успех на Кубке мира в Москве, и они забросали его агента деньгами. А полгода назад контейнер с вещами отправился в Ванкувер.
Теперь он богат и знаменит. «Если нужны деньги, папа, на отпуск, или на летний домик, или вдруг захочешь навестить нас, только скажи. Линус растет, вы, наверное, хотите увидеть его?»
Самый дешевый билет до Ванкувера на одного человека стоит двенадцать тысяч крон. Многовато при моей следовательской зарплате.
Моему внуку сейчас восемь месяцев, я хочу его увидеть. Но лететь на деньги Мартина? Никогда.
И все свои миллионы мальчик получает за то, что ему удается немного развлечь малообразованных, измученных работой обывателей. Иногда Харри это бесит. Равно как вся дурь, которой занимаются эти хоккейные мачо. Сами игроки, тренеры и фанаты считают это делом настоящих мужчин. Понимают ли они, о чем говорят? Знают ли они, что такое реальная опасность и что требуется человеку, стоящему перед ее лицом? Есть ли у кого-нибудь из этих «ледяных принцесс» в доспехах и негабаритных шортах то, что бывает нужно, когда по-настоящему горячо? Понимают ли это Сундин или Форсберг?[15] Гомики.
— Харри, а сейчас его показывают по четвертому каналу. Скорей спускайся.
Хоккей Гунилла взяла на себя. Подвозила сына на стадион. Была хорошей мамой, когда Харри, не в силах преодолеть своего отвращения к игре, отправлялся репетировать с хором «Да Капо».
Мартинссон надевает кальсоны. Они жмут ему на ляжках и между ног. Стоя посреди темной спальни, проводит рукой по своей обритой голове. Двухдневная щетина колет ладони, однако еще недостаточно отросла, сегодня можно не бриться.
Мой сын забивает голы.
И Харри невольно улыбается. Скорей спускаться? Никогда. Ведь малыш, похоже, и сам справляется со своими спортивными гомиками.
«Она больше не спит со мной. Эта постель — море упущенных возможностей».
Шеф полиции Карим Акбар протягивает руку, будто хочет прикоснуться к своей жене. Но ее нет рядом с ним, он отвергнут ради другого. А может, так все-таки лучше? В последние годы он не решался приблизиться к ней, боялся ее отказа.
Она все время уставала. Работала куратором в две смены, в то время как половина ее коллег подалась в Норвегию, чтобы получать там в два раза больше за две трети полного рабочего дня.
«В этом есть что-то, чего я не вижу, — думал Карим. — Но что?» Он сделал из чувства предмет размышления, вместо того чтобы присмотреться к нему и попытаться понять, что все это значит и какие последствия может иметь. Он думал о том, что два человека могут прожить бок о бок всю жизнь, так и не поняв друг друга, и что эта пустота постепенно убивает тебя, и в то же время продолжаешь жить. Вероятно, это сродни тому, что чувствовал его отец, когда он, инженер, приехавший в Швецию из турецкого Курдистана, не нашел себе здесь ни работы, ни какого-либо вообще места в обществе. Папа окончил жизнь в петле, сделанной из нейлонового галстука, в своей квартире в районе Накста в городе Сюндсвалль.
Иногда Кариму Акбару приходила в голову мысль, что жена не хочет жить с ним. Почему в таком случае она так долго ничего не говорила? Ведь он достаточно просвещенный человек и не стал бы предъявлять на нее никаких собственнических прав. Однако ему никогда не хватало сил довести эту мысль до конца и спросить ее прямо.
И вот она ушла. Взяла их девятилетнего сына и переехала к своему коллеге в Мальмё. Она решилась. Но он знал, что она боялась и, быть может, боится до сих пор. Напрасно. «Я никогда не сделаю так, как мои земляки, отец и брат, арестованные несколько месяцев тому назад. Мне больно вспоминать о них».
Развод.
Нет лучшего слова для обозначения одиночества и растерянности. Он попытался уйти в работу над своей новой книгой, посвященной проблеме интеграции иммигрантов в шведское общество, рассмотренной в совершенно новом ракурсе, но не смог. Вместо этого он стал думать над тем, как ему поддержать сына во время их встреч.