«Здесь что-то не так. В воде есть что-то, чего там не должно быть. И это не косуля», — думает Ёте.
Собака смотрит вниз, потом снова раздается отчаянный лай.
В черной воде плавает что-то желтое. Неясный, словно пульсирующий, желтый круг мелькает перед ослабевшими с возрастом глазами Линдмана.
— Что это плавает там во рву, Юханссон? То, светлое, на что лает собака?
Ингмар Юханссон глядит в воду.
Ров похож на черного ручного змея, запертого между серыми каменными скалами. «Неужели это правда про замурованных русских солдат?» — думает он.
Внизу, на расстоянии около полусотни метров от него, на поверхности воды колышется что-то светлое, желтое, вырисовывается темный контур, силуэт, кажущийся ему сейчас очень знакомым. Он отводит взгляд.
Собака. Тело, спрятанное в воде, тем не менее различимое. Светлые волосы. Лицо, повернутое в сторону. Рот. Ингмару видятся светящиеся рыбки, мальки, резвящиеся во рту этого человека, давно уже, по-видимому, мертвого.
— Черт.
— Проклятье.
— Черт, — повторяет Ингмар Юханссон снова. Он не знает, что должен сейчас чувствовать или делать, знает только, что хочет, чтобы эта собака замолчала. Но она не замолчит. Она будет лаять и лаять в его кошмарных снах до скончания дней.
8
Я есть то, что больше не движется, что остановилось навсегда. Движется лишь вода вокруг меня.
Мне не нужно дышать, чтобы жить здесь, совсем как когда-то, давным-давно, когда все только начиналось, и я плавал, переворачивался в тебе, мама, и ничего не было вокруг, кроме тепла, темноты и счастья, да еще тех громких звуков и яростных ударов, сотрясавших мой маленький мозг и доносившихся изнутри.
Теперь здесь нет тепла, как и холода.
Я слышу собаку. Хови, это, должно быть, ты, я узнаю твой лай, хотя он звучит так, словно ты находишься где-то далеко.
Ты обеспокоен, напуган, хотя что может знать собака о страхе?
Мама, ты знала все о страхе, который есть в боли. У меня такое чувство, будто я стал ближе тебе, это так?
А вода, наверное, холодная, как мелкий тяжелый град, что струится с неба этой осенью.
Я пробую повернуться так, чтобы мое лицо оказалось на поверхности, но тела больше нет. И я пытаюсь вспомнить, как же я оказался здесь, но все, что я помню, это ты, мама, и то, как я покачивался в такт твоим движениям, совсем как в этой воде.
Сколько еще я здесь пролежу?
То, что я отражаюсь в этой воде, жестоко, безжалостно. Но я вижу в ней свое лицо с его острыми, правильными чертами, ноздри, одним своим движением наводившие на людей страх.
Что это было, гордость?
Значит, я гордый?
Или все уже позади, все успокоилось?
Я могу плавать хоть тысячу лет в этой холодной воде и одновременно быть господином над всеми этими землями, это прекрасно.
Но надо загнать косулю и ловить зайцев.
А люди рано или поздно должны покидать окружающую их свою теплую, безопасную воду. И новые дни должны родиться, а я должен во всем этом участвовать. Всем владеть.
Я буду лежать здесь и смотреть на себя, на мальчика, каким я был.
И я буду делать это, даже если испугаюсь. Я узнал только сейчас, что боюсь смотреть в лицо этому мальчику. Бьющий в глаза свет открывает ему мир толчками, напоминающими испуганный лай собаки.
9
Лето 1969 года, Линчёпинг и его окрестности
Мир похож на кинопроектор, включенный при помощи глаз, потому что когда глаза закрыты, изображение отсутствует. И мальчик в четыре года начинает чувствовать свои собственные глаза. Глубокие, синие и огромные, как глыбы, они посажены на идеальном расстоянии друг от друга на черепе восхитительной формы. Йерри понимает, что можно делать с этими глазами. Их можно широко раскрыть, и тогда случаются самые удивительные вещи, например воспитательницы в детском саду могут позволить ему делать то, что он захочет.
Его мир по-прежнему прост. Что знает он о том, что именно в этот день на тропические леса обрушились тонны напалма и «агента оранжа»,[19] и люди в ужасе забились в пещеры глубоко под землей в ожидании, когда огненное желе проникнет и туда, чтобы уничтожить их.
Для него теплое — это теплое, а холодное — холодное, и выкрашенная черной краской медная труба, торчащая из красной шершавой деревянной поверхности, настолько горяча, что обжигает ему пальцы. Но это не опасно, это приятно и порождает в нем чувство защищенности, и в то же время наводит на него страх, потому что тепло напоминает ему о том, что все когда-нибудь закончится.
19
«Агент оранж» (