Бог
в сердце твоем.
Не
Тор, не Ваал
Не
Яхве, не Тоот
На —
чало начал
Ис —
хода исход.
Жги,
истина, ложь
Ночь
сменится днем
Ты
скоро поймешь
Бог
в сердце твоем.
Двенадцатый
Бедный Иуда!
«Иисус Христос – суперзвезда»
Сыграть мистерию о Сыне
пришло назначенное время,
и гибкость дал Господь осине,
чтоб вынести ей это бремя.
И, облегчая долг Сыновний,
одиннадцатерых отсеяв,
определил Он Сыну ровню,
храбрейшего из иудеев.
И Он поднес – еще до пыток,
до Гефсимана и Кайифы —
ему отравленный напиток
и смысл открыл иероглифа.
Сказал: «Погибнешь за идею?»
«Все проклянут, – сказал, – запомни».
И тот ответил, холодея,
ответил взглядом: «Да, исполню».
И крест свой, как потом Спаситель,
понес, под тяжестью шатаясь,
и все шептал: «Прости, Учитель»,
и – «Он велел», и – «Каюсь, каюсь».
Но ты был слишком предан вере,
чтоб не суметь прогнать сомненья,
и лишь однажды, на вечере,
глаза потупил на мгновенье.
Но час настал, и ты – не слизни! —
поставил, как велело Слово,
конец Его короткой жизни,
а с ним начало жизни новой.
Ты мог не подходить так близко,
чтоб жертву выдать римской страже,
мог вычеркнуть себя из списка,
к Нему не прикоснувшись даже,
так безопасней да и проще,
но нервы расшалились, что ли,
и ты Его целуешь в роще
из тамарисков и магнолий…
Предать! – нет большего искуса.
Простить! – нет жертвеннее чуда.
Иуды нет без Иисуса.
Нет Иисуса без Иуды.
Катехизис
Помянем рабов божиих, на поле брани
в Афганистане убиенных.
В боге, посылающем на войну, узнаём всесильного военкома.
В ветре, пытающемся вдохнуть жизнь в убитого, узнаём
беспомощного бога.
Функции розовых очков выполняет в старости глаукома.
Чем отвратительней зрение, тем выигрышней дорога.
Скоротать дорогу помогает походный марш.
Под левую лучше поется, но плачется лучше под правую.
В танке погибла лошадь, знамя возродило плюмаж.
Свои люди сочтутся – безумием, если не славою.
Расчет на «первый-второй» рассчитан на дураков.
По одежке когда-то встречали, по уму провожают ныне.
Многим, наверно, кажется, что до границы подать рукой.
Многие еще пожалеют, что не полегли в пустыне.
«Положила на плечи руки…»
Положила на плечи руки,
посмотрела куда-то мимо…
– Как тебе дышалось в разлуке,
мой любимый?
Все как будто лежит на месте,
так привычно и так щемяще…
– Я и ждать не ждала известий,
мой пропащий.
А за синей рекой раздолье,
а за лесом лужок не скошен…
– Как тебе гулялось на воле,
мой хороший?
Ни слезиночки, ни полслова,
лишь откинула одеяло…
– Отсыпайся, постель готова,
мой усталый.
«Плачет женщина, слез не стесняясь, глаза в пол-лица…»
Плачет женщина, слез не стесняясь, глаза в пол-лица,
плачет женщина, плачет, закушены губы до крови,
в угловатой фигурке сквозит ощущенье конца,
как в защитном валу осажденной ахейцами Трои.
Расстегнулась заколка, и прядка упала на лоб,
не таясь потекла по щекам боевая раскраска…
Так подводят черту, так дописывают эпилог,
так в старинной трагедии вдруг наступает развязка.
Плачет женщина, и лишь одно различимо сквозь стон:
«Ну за что ты меня!» – нескончаемая литания.
От Путивля до Вологды эти слова испокон
вырывались у женщины, имя которой Россия.
И опять потянуло дымами – мосты сожжены,
и опять белый свет перечеркнут и набело начат.
Плачет женщина где-то… и вновь это чувство вины,
всякий раз это чувство вины, когда женщина плачет.
Последняя песня Владимира Высоцкого
О златоустом блатаре
рыдай, Россия!
Какое время на дворе,
таков мессия.
Л. Вознесенский
А над гробом стали мародеры
И несут почетный караул.
Л. Галич
Звонок. Последний. В зале лампы,
как мухи, облепили потолок.
«Ваш выход». – Я уже у рампы
и роль свою я знаю назубок.
Когда, захлебываясь ядом,
последний выпад сделает Лаэрт,
схвачусь за бок и рухну рядом,
как будто это в самом деле смерть.
Нет! Я не дам себе поблажки.
Эй вы, сегодня гибну я всерьез!
В ответ хрустят конфетные бумажки,
и кто-то прочищает нос.
А я срываю крест нательный,
уже сколочен, знаю, крест иной.
Душа моя скорбит смертельно,
побудьте здесь и бодрствуйте со мной