В его язвительное, Свифтовское молчание добавляет свое (её хлебом не корми, дай посопереживать, а может, виды имеет на Федора-то Игнатьевича?) Вера Семеновна - инженер-конструктор авиапрома. Время предложило ей: «Пошла вон», а как вы хотели? - работающее, бодрое и цветущее население производит (без чипов) так мало, что отстригая кусочки наработанного для проведения разных слетов и презентаций, получаем в остатке не то - а что-то маловато совсем, да еще и для слепых конструкторских экспериментов в аэродинамической трубе.
«Труба» вообще нынче вызывает смех, когда речь идет о скоростях выше трех Махов.
Вера не обладает креативным мышлением. Мышление человека творческого нашего времени должно быть в полной синергии с мышлением компьютера, а ноги должны быть в тепле, большинство же мыслит аналогово. Наши мысли аналогичны нашей жизни. И эта аналогия создает источник беспокойства, мешающий творчеству. Живя в северной, прохладной стране, мы каждый день, чистя кремом сапоги, вынуждены задавать себе вопрос - кто мы в общей семье человечества. Где мы? На родине или в ссылке на каторге? И грустно смотрим под лавку в угол «избы».
Эта грусть причина того, что все наши гениальные изобретения просты, как топор.
Стоит ли упоминать, что она, дама наша, насквозь ненормальна.
Иногда она просто тупа - участвует в молчаливых пикетах против вырубки парков. Ей не растолкуешь, что без таких вырубок, невозможно дать работу восточным строителям - их же все больше и больше.
Я беседовал с таджиком-штукатуром, славным мужиком, оказалось - у него шестеро сыновей.
- И что, все они будут ездить на заработки, штукатурить?
- Я каждый день молю Аллаха, чтобы их не постигло это.
Сомнительно, что кто-то из них станет врачом, архитектором или, на худой конец, уйдет в космонавтику.
Я подумал тогда, не являются ли эти просьбы оскорблением Всевышнего - сначала мы нарушаем, и не думая, делаем то, что легко и приятно, а потом...
Молчит она о типично женских профессиях, о любви и женской чести, (если они есть) - мы вежливо даем ей промолчаться, держась, впрочем, различных мнений. Иногда, их с Федором Игнатьевичем молчания пересекаются и вступают в резонанс.
Федор Игнатьевич работает продавцом-консультантом в магазине бытовой техники, у него даже есть спецодежда, Вера Семеновна стрижет, всем желающим и готовым платить, ногти в салоне - оба они получают неплохо, достаточно для жизни. Для жизни в городе Н.
Вера Семеновна рада, что у нее нет детей - ведь так трудно решать за молодежь, кем быть? Стричь ногти или менять прокладки?
В наш клуб (клуб молчащих о главном людей) приходят последнее время «прозелиты» -Стрешнев Николай Николаевич и Фисюк. Но как им далеко еще даже до уровня «молчащего вопросительно»! (Это первый уровень, если кто не знает.) Особенно Фисюк. Впрочем, молчание его содержит в себе столько наивного юмора, а порой и высокой иронии, что наша компания не может удержаться от смеха, слушая его.
Порой, мы смеемся до слез, узнавая себя, и тогда молча просим: «Ну, хватит уже, не молчи так».
Порой, его молчание пошловато и грубо. Разрушительно.
Поэтому, юные барышни, и вы, юные джентльмены, я рекомендую вам не сквернословить - эти термины придуманы не вами (теми, кто ищет) и чужды вам по природе своей. Используя искаженные слова-«качества», вы создаете вокруг себя искаженный мир-иллюзию, и живете в нем, как хомячки в сухих аквариумах.
Они - Стрешнев и Фисюк - уже потихоньку сходят с ума.
Я не представился еще. Я помогаю в трудах Фисюку - собираю с пола и сортирую рассыпанные им шурупчики, сортирую по картонным коробочкам. Я очень горжусь и дорожу этим поручением.
Я учусь делать картонные коробочки для шурупов, и я счастлив, когда они получаются, и Фисюк не ругает меня «ср...ным библиотекарем». Наша библиотека сгорела от тоски и безлюдья лет пять тому назад.
Раньше я невольно молчал о политике, но заметил, что многим мои мысли не нравятся, и эти многие, как по взмаху дирижерской палочки, стоит мне промолчать «опасное», отходят в сторонку. Что ж, больше не буду.
О чем молчит Григорий.
Григорий молчит истово, и уже скоро, как Атосовский Гримо, разучится говорить. Мы понимаем все оттенки его молчания, и мы буквально слышим:
«Миитопай До - Искусство пирога».
Григорий Иванович Скоробогатов, лет так около тридцати, брюнет с умными, карими глазами и дружелюбной улыбкой был страстным поклонником русской кухни. Из всех блюд, которыми наша кухня выделяется среди кухонь прочих стран и народов, а это и суточные щи на мозговой говяжьей косточке, с чуть припущенными в жирке луком и морковкой, и уха (в морских странах уху варить не умеют - какая, к черту, уха из тунца или макрели? «Не смеши мои коленки», - как говорила мне медсестра, приготовив шприц с полезным снадобьем, в ответ на мое: «А больно не будет?» Любой, даже необразованный кочегар знает, что подлинная уха готовиться только из речной рыбы, а лучше всего, в начале отварить колючих ершей, а уж потом закладывать в бульон рыбку помясистей), и пельмени, главной «фишкой» нашего стола, несомненно, является пирог.