Как-то наслушавшись патриотических речей, я достал семейный фотоальбом и со строгостью судьи Библейского разобрал свою родословную - я пришел в ужас. Один мой прадед по матери был, похоже, черемис, другой «шел» от ссыльных на каторгу украинцев (участников «Колиивщины») - просочились-таки! - дед по отцу, хотя и носил русскую фамилию и был Вятским мастеровым, внешность имел, как у Горького, что выдавало его чувашские корни, и только одна бабушка обладала иконописным лицом жительницы русского поморья. Я погладил ее фотографию и, взглянув на себя в зеркало, прошептал, как клятву: «великоросс!»
Вся компания дружно обращалась к Игнатию не иначе как «Игнат» и, через запятую, «Хохол», на что тот нисколько не обижался, но поправлял: «Не «хохол», а «оселедец»».
Третьим участником сходок был матерый методолог научного поиска Николай Николаевич Стрешнев, впрочем, кроме фамилии ни чем аристократическим не блиставшим. Был он по образованию философ, следовательно, глуповат. Обучение философии ставит задачей первейшей понимание «принципов» - когда уж тут читать Платонов с Кантами. «Принципы» Стрешнев уяснил, но едва раскрывал рот, чтобы поговорить о них, как его грубо одергивали. Вообще, с ним не церемонились, но любили за незлобивость, называя ласково: наш «му...звон». Когда дам поблизости не было. При дамах называли «Трешкой».
Он сочинял стихи и любил их прилюдно читать, что тоже не всегда удавалось.
Как-то он вздумал прочесть стих, начинающийся так: «Уж Русь моя родимая...»
Начало и само по себе звучало подозрительно, а тут на беду у «Трешки» шатался, собираясь выпасть, передний зуб, и говорил автор присвистывая. Получилось так: «Ус Русь моя родимая...»
Дальше общество потребовало прекратить декламацию.
Супруга Николая Николаевича была адвокатом, и часто выступала в судах, представляя интересы «Полковника» в бесконечных тяжбах с заказчиками.
Четвертым был Гена «Бил». Почему он был «Бил» сказать не могу, может быть из-за присказки его любимой: «Старик! (с придыханием произносится) Я так хочу под парус!»
В тот случайный миг своей пестрой жизни, когда у Геннадия оказались деньги, он вдруг стал стильным парусным яхтсменом в бандане и с трубкой, и до сих пор с трудом отходил. Паруса у нас часто ассоциируются с пиратами, а там и до Билли Бонса недалеко, но это домыслы.
Был он статен, породист, но холост, так как женщин подозревал.
«Женюсь хоть сейчас», - говорил он мне, - «но пусть она будет без претензий, без наглого желания руководить, не кокетничала чтоб с другими мужчинами, не обжора конфетная, не шмоточница и не требовательная истеричка, не лгунья и не лентяйка, дрыхнущая до обеда. Ну, и симпатичная».
Он был владельцем фирмы по производству изящных рамочек для картин, которые многим, наверное, нужны.
Рамочки приносили доходу ровно столько, что после покупки сомнительной колбасы и платы за жилье, «Биллов» баланс сводился по нулям.
Он был открытый человек, старой закалки (а он родом был из Питера - в Питере отличное воспитание дают юношам), прямо, без обиняков, говоривший едва знакомому человеку в лицо: «Старик, хочешь, обижайся, но ты - гений».
Эта искренность, эта правдивость нравились.
Фирма по производству рамочек часто выручала «Полковника», принимая на хранение случайно оказавшиеся лишними клей, плитку, фанеру и прочую хрень.
Они собирались по дождливым, ненастным четвергам (таковы четверги в жизни нашей, когда осень), неторопливо рассаживались на шатких стульях, шутили и даже о правительстве, переговаривались о внезапных новостях дня, роняли замечания о каторжной погоде, наконец, хозяин ставил рюмки, маленькую тарелочку с кислыми и дряблыми огурцами, клал лист белой бумаги, уже расчерченной и клал хрустящую колоду карт.
Начиналась игра.
Тем, кто не играл в карты, я объясню: в преферансе есть момент, напоминающий чем-то женский пасьянс, и называется он «мизер». Суть в том, что объявивший его, утверждает, что у него на руках самые маленькие по значению карты - семерки с восьмерками, и противники ни за что не вынудят его, ходя, покрыть (как в «дураке») их карты наибольшей, наибольшей-то у него и нет.
Мужчины строго, будто изучая поправку к закону, разглядывали карты.
- «Мизер» - сдержанным тоном, негромко, как и полагается, произнес Бил, и положил все свои десять карт на стол кверху «рубашками».