И вспомнились солнечный хлебный ток и девушка в стареньком ситцевом платьице в горошек, поправляющая огненную косынку, улыбающаяся сквозь дробный золотой дождь зерна. Он понял: такого больше не будет… Сколько раз потом в трудные для обоих минуты вызывал он на помощь тот образ…
Сел рядом, стал гладить ее волосы, а она, прижимаясь и утирая слезы, сказала: «Глупый ты, ничего не понимаешь… Мало, твой сын уж дерется, так еще и ты… Послушай — вот опять…»
И это тоже было осенью…
Командир полка долго не задержал Батурина на проводе, приказал подготовить решение на завтрашний бой и ждать вызова. Появился начальник штаба батальона. Его доклад о переменах в обстановке, о горючем и боеприпасах, о боевом расчете на ночь, наконец, о перемещении резерва Батурин выслушивал, то согласно кивая головой, то спрашивая о деталях, и вопросы его, в сущности, подсказывали молодому начштаба, что еще необходимо сделать, а что и переделать наново. Два года Батурин, снисходя до пустяков, насаждал в характере этого офицера обстоятельность и педантизм — своего добился, но и тревожиться начал. У начальника штаба развилась какая-то болезненная реакция на собственные просчеты, если командир замечал их первым. Спроси его Батурин, почему наводчик-оператор второй машины третьего взвода первой роты возит свой вещмешок под пушкой, а не в другом месте, начштаба, вероятно, начнет мучиться — как же он это просмотрел? В разговорах с такими людьми, особенно в критике их работы, нужен особый стиль, чтобы ненароком не выбить человека из колеи по пустяку. Парня можно бы и выдвигать, да вот беда похуже первой: при всей въедливости капитан никак не осмеливался решать большие дела за командира, когда решать их можно и нужно, — на то начальнику штаба особое право дано. Видно, все же перестарался Батурин со своей опекой. Но хотя сам прежде выговаривал капитану за опасную оглядчивость, теперь нахмурился, узнав о перемещении резерва. Помолчал, разглядывая карту, представил живую местность и устыдился собственной щепетильности: «Да ведь он и смелости набрался, и дальновидностью своей нос комбату утер! Теперь стык с соседом лучше прикрыт, а с началом марша резерв как раз на колонном пути окажется. Мальчик-то мой вон как вырос, а командир и не заметил, пока он его по носу не щелкнул». Батурин промолчал, хотя видел, что капитан ждет его слов. Пусть подождет до следующего раза. Батурин вовсе не считал нужным хвалить человека, если он хорошо делает то, что ему положено хорошо делать. Вот когда в систему у него это войдет, и похвалить не грех.
— Через полчаса жду с предложениями по захвату плацдарма.
— Есть, через полчаса!
Проследив, как тщательно начштаба уложил карту в планшет, с достоинством отдал честь и неторопливо вышел, Батурин со смешанным чувством снова подумал: «Вырос мальчик».
В первую встречу начштаба действительно показался ему мальчиком — старший лейтенант, досрочно получивший очередное воинское звание, год с неделей прокомандовавший мотострелковой ротой. «Ему бы еще комсомольской организацией руководить», — подумал невольно, увидев на перроне узколицего юношу в армейском пальто и высокой фуражке. Не верилось, что этот юноша станет первым помощником Батурина во всех делах — от управления батальоном в бою до хозяйственного обеспечения, что он способен заменить только что ушедшего на повышение сурового на вид и властного майора с генеральской комплекцией. «До чего ведь армия помолодела…» Старший лейтенант заботливо держал под руку юную спутницу, одетую по последней моде, даже с некоторым вызовом, и это тоже почему-то раздосадовало Батурина.
Но вот он заметил ее по-детски робкий жест, каким она поправила волосы, неуверенно осматриваясь, и Батурина словно толкнули в сердце. «Было…» С ним уже было такое — лейтенант с чемоданом на перроне далекой станции и оробелая спутница его. Только одеты попроще, и не легковой автомобиль, а старенькая полуторка поджидала их, и встречавший дежурный по части не держал для них в кармане ключа от заранее приготовленной квартиры.