Я колебалась слишком долго.
- Нет, Никита, она еще не готова, - вздохнул старик, - Да и найдется пара дел здесь - больше некому их сделать, раз ты со мной уходишь. Попрощайтесь - и идем...
Давно утих шорох шагов, не различить во тьме двух удаляющихся фигур, а я все стою и смотрю им вслед. Светятся далекие окна, и теперь уже ясно доносится оттуда печальный и строгий напев заупокойной службы. До меня доходит, наконец, что прощание наше с Никитой было - последнее. В этой жизни мы не увидимся больше. Он же ясно сказал: "Молись обо мне, сестренка, и не поминай лихом, а я, если возымею дерзновение, помяну тебя перед престолом Царя Небесного".
"Так вот, значит, как!?" - взвыла от тоски. Не помня себя, бросилась через ручей следом за ними. Хлестала по ногам мокрая от росы трава, свистел в ушах ветер. Но когда - задыхаясь, из последних сил - добежала, добрела, доползла: на четвереньках по скользкой глине - полуразрушенный храм был как всегда темен, заброшен и пуст. Нигде ни души, только шарахнулась в кусты потревоженная ночная птица...
Как и когда вернулась обратно - не помню. Проснулась до подъема: горький ком в горле, подушка вся в слезах. По палате разливается серый предутренний свет. Протерла глаза, посмотрела - сосед на месте. Так что же это - сон был!?
- Эй, Никита!
Спит, не шелохнется. Лицо спокойное, светлое. Могучие руки - днем так горько видеть их слабыми, беспомощно трясущимися, - покойно сложены на груди. Жаль тревожить: хорошие сны человеку снятся, не то что мне...
Но и резкий звонок побудки не потревожил его.
- Никита, подъем! На завтрак опоздаешь!
С недобрым предчувствием коснулась руки - холодной и странно твердой, попыталась тряхнуть за плечи...
Хлопнула внизу дверь, пропуская двух амбалов со свернутыми носилками. Поднимаются по лестнице, заворачивают в наш угол.
- Раз, два, взяли!
- Ну и тяжел покойничек!
- Да, хорошо что вещей - кот наплакал. Ты чего там роешься, мать твою! Давай-ка сюда его мешок!
Вот и все. Уехала машина, порыв ветра рассеял бензиновую вонь. Встает солнце. Безжалостно резкий свет, будто лагерный прожектор, слепит глаза. Хочется заползти в какую-нибудь темную нору, и никого не видеть, не слышать. Но он просил: "Молись обо мне, Сестренка и не падай духом" Помолюсь, братец. Как уж умею: "Со святыми упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего... иеромонаха Никиты. Прости ему вся согрешения вольные и невольные, и даруй ему Царствие Небесное!" Ты тоже, братец, отец Никита, помолись обо мне там, как обещал. Ты ведь все-таки ушел непобежденным, да? Можно ли верить снам?..
Прошла неделя с того дня, как опустело соседское место. Поутру я бежала на фабрику и мельком заметила человека, неподвижно сидящего на скамейке в глубине двора. Столько горя было в его позе, что я невольно замедлила шаг: он сидел сгорбившись, склонив голову почти до колен, ветер шевелил короткие светлые волосы, тощий рюкзачок валялся в пыли у ног. Дрогнуло и защемило сердце: что-то до боли знакомое померещилось в этой фигуре, но я опаздывала, не хотелось получать нагоняй на работе.
В обеденный перерыв ноги сами понесли меня в столовую кружным путем через двор. Человек сидел все там же. Он, нет, не он - она - никак не отреагировала на мое приближение, даже когда я подошла и остановилась в двух шагах. Шея замотана свежим бинтом, поверх - тускло отсвечивает сталь ошейника. Защитного цвета рубаха, камуфляжные штаны, видавшие виды ботинки на рифленой подошве. Растрепанные ветром волосы не дают рассмотреть лицо, но кажется... Яркая карминная искра - рубин - сверкнула на ее левой руке. Знакомое кольцо, которое еще годы назад снять было можно, только распилив его или отрезав палец:
- Дарья!
Медленно-медленно подняла она голову, и в первое мгновение я подумала, что все-таки обозналась: таким страшным, словно выжженным изнутри было ее лицо. Угрюм и тяжек был ее взгляд, и по мере того, как она узнавала меня, становился все тяжелее.
- Ольга!? Вот и встретились, где нет темноты, блин! Они говорили, что ты здесь, но я, дура, не верила. Ну как? Хорошо быть зомби? Будешь уговаривать покориться, да? - вся напряглась, привстала, глаза полыхают ненавистью - сейчас кинется.