О многом сожалею. Но о том, что не уехала - никогда. Моя земля, моя Родина, моя сладкая отрава. Она искалечит или убьет меня, но не потопит в суете, в бессмысленной грызне стальных крыс за зеленые хрустящие бумажки. Отсюда все еще можно докричаться до Бога. Сказано давно: "Все государства граничат друг с другом, а Россия - с небом и адом". Самое странное, страшное, самое прекрасное место во Вселенной. Мое место. Навсегда...
Хорохорюсь вот - а в душе снова поднимают голову страх и тоска... Дикое, противное уму и слуху "корпорация Россия" в Дарьиных устах. Таким тоном произносят только расхожие, ставшие привычными выражения... Ее же, не без злорадства, упоминание о заокеанских шарашках. Может, правда, по любому уже некуда бежать? А мой несостоявшийся начальник - замечательный дядька, на самом деле: иначе отказ обошелся бы безо всяких цитат - тоже барахтается сейчас в своем черном водовороте? Ну как, Ольга? Легче тебе, если одинаково хреново всем? Пусть никто не отсидится в спокойном, безопасном местечке, раз тебе худо? Или, наоборот, греет сознание, что в иных краях, возможно, еще не приходится делать каждодневный выбор: кем быть, мертвым львом или живой сукой?
Нет, и врагу не пожелаю нашей участи. Пусть хоть где-то, кому-то будет хорошо... Сделать для этого ничего не могу. Значит стану просто молиться. Драгоценный, ничем с моей стороны не заслуженный дар. Но им его не отнять - если только не отдам, не предам сама...
Я все-таки вернулась в барак - нет, скорее эти кирпичные строения были раньше солдатскими казармами. На этаже - пусто. Кольнула тревога за рыжую девчонку, но искать ее не пошла: где искать - непонятно. Покемарила часа полтора. Боялась, что просплю и не успею проводить Дарью, поэтому спала неглубоко, тревожно, и конечно проснулась с головной болью.
Умылась холодной водой, немного привела себя в порядок. С камнем на сердце и чугунной после сна головой отправилась на тот берег, где, как мне объяснили (и как я сама смутно помню) находится больничка. Можно доехать туда минут за двадцать на автобусе: кружным путем через большой, высокий и красивый бетонный мост. Но я решила идти пешком, по понтону. Времени это занимает примерно столько же, но ходьба всегда действует на меня успокаивающе, а сейчас самое время собраться с духом и мыслями.
Когда я миновала пятнадцать одинаковых корпусов-казарм, столовую, лодочные сараи местных жителей, и под моими подошвами зазвенел гулкий дощатый настил, мне это почти удалось. Но право слово: провожать на муку дорогого человека гораздо страшнее, чем собираться на "процедуру" самой. Все поджилки трясутся.
Река здесь шириной метров триста, чуть выше по течению - большой, поросший лесом и кустарником остров. Под напором течения понтонный мост выгибается дугой. Туго натянутые тросы - как струны. Скоро, скоро его снимут на зиму, чтобы по весне не сорвало ледоходом. Потом воду скует мороз, и можно будет ходить на ту сторону по льду. Весной же... Эх, доживем ли мы до весны?
А река течет: широкая, спокойная, сильная; несет в своих темных быстротечных водах опавшие листья. Река без имени. Те, кто отнял у нас память, отняли имя у реки, как и у многих других вещей вокруг. Но небо надо мной, золотисто-опаловое закатное небо, и зеркальная, чуть рябящая на быстрине вода, и древние дубы, что застыли на острове княжеской дружиной в золоченых латах, - все дышит таким покоем, все так светло и умиротворенно...
Нет, не могла бы я отзываться душой на вечную красоту и покой Божьего творения, отходящего ко сну после летних трудов, не живи этот покой и в моих собственных потаенных глубинах. Где-то там, где проходит самый последний рубеж обороны. От него - или ни шагу назад, или гибель: полная, окончательная, бесповоротная - вечная гибель, которой только и можно, и нужно бояться. Я раньше не верила, а теперь твердо знаю: у души тоже есть свой инстинкт самосохранения. Если душа жива и не спит, он сильнее всех животных инстинктов вместе взятых. Спасибо, Никита! "Спасибо тебе за науку, что есть у бессилья пределы, а я-то считала, что есть лишь у силы предел".