Судорожно теребит мокрый от слез моток бельевой веревки, зареванные зеленые глазищи полны отчаяния, миловидное лицо страшно осунулось и бледно до синевы.
- Кровь не останавливается, и поделом мне: без этого вот подохну, - швыряет веревку на пол, под соседние нары. - Ну что мне теперь делать: хоть вы скажите!
- Ты в Бога веруешь?
Непонимающий, будто испуганный взгляд:
- Не знаю, верю наверное. А что?
- А то, что если не веришь - успокойся, не реви и поступай во всем, как голос скажет. А если веришь - найдется управа и на голос, и на беду твою. Ты молитвы какие-нибудь знаешь?
- Нет. Я в душу бессмертную верю, это точно. Потому и помирать боюсь. А в Бога... Если Он есть, если Он добрый, если Он все может, почему тогда мы здесь?
Что мне сказать на это, Рыжик? Святые, философы, просто умные и честные люди всех времен и народов веками бились над этим вопросом. Даже название специальное придумали: теодицея. Я знаю, приняла для себя многие из найденных ими ответов, могу повторить их доводы. Но твоя изнывающая от боли душа вряд ли способна воспринять сейчас все эти длинные рассуждения. "Господи, вразуми!"
- Ты сама говоришь, что веришь в бессмертную душу. Вряд ли наши нынешние страдания совсем ничего не значат в вечности, но может быть, ради чего-то, ожидающего нас там, стоит пройти через весь этот кошмар. Бог это знает, и допускает случаться с нами многим бедам именно поэтому... Он всех своих детей, без исключения - даже самых непутевых - любит так, как мы даже сами себя любить не умеем... Вера - это доверие: довериться Ему, и все терпеть, ничего не бояться...
Говорю, и чувствую сама, что слова выходят - как тусклые, стертые медяки: нет в них ни стройной логики читанных когда-то философских трактатов, ни той убеждающей силы, которая поражала меня даже в самых простых и незамысловатых речах ушедшего в вечность брата Никиты.
- Нет не слушай! Чушь я несу. Просто посмотри на меня: это долго и трудно рассказывать, но я жива и более-менее в своем уме только потому, что Бог есть - именно такой, каким ты хочешь его видеть: ты сама сейчас сказала. Если не веришь чужому слову, попробуй сама: позови. Только не раз и не два...
- Как это "позови"?
- Молитвой, - проговариваю для нее короткие молитвы, которые при желании так легко запомнить - с невольной радостью о том, что появился повод произнести их вслух. Девушка внимательно слушает.
- Ты крещеная?
- Да, в детстве.
- Ну вот и молись: все время, сколько сможешь. Всю душу в слова молитвы вкладывай, ни о чем постороннем не думай. Увидишь сама: голос этот треклятый - такого боится. Потянет опять куда-то, как сегодня ночью - молись Богородице: Она - великая хранительница целомудрия. А если все же сорвешься снова - плачь, сколько хочешь - слезы душу очищают, только не отчаивайся, не сдавайся, не ослабевай в молитве. Как зимой в тайге: упала в сугроб - подымайся скорее, иначе недолго насмерть замерзнуть... Бог всемогущ, а нам не так уж много и надо: терпение, силы и стойкость, чтобы остаться собой до конца.
Она уже не плачет, подобралась вся. Смотрит мне в глаза строго и требовательно, будто спрашивает: "А ты не врешь, тетка?" Не вру, Рыжик, только никак не поворачивается у меня язык сказать тебе, как труден, мучителен и смертельно опасен путь, на который зову тебя. Но ты сама догадалась, ты - умница:
- Если они больше не смогут управлять мной, как хотят, они ведь, наверное, просто убьют меня? Тогда и веревка не понадобится.
- Да, они сделают это, но не сразу. Только когда убедятся, что не могут заставить тебя плясать под свою дудку... Или ты просто загнешься от усиленного "лечения". Так было уже с одним человеком... С моим братом.
- Неужели нет никакой надежды, кроме того, о чем вы говорите? Не хочется умирать: я молодая, жизни-то еще не видела.
- А мне хочется? От возраста не зависит, поверь... До нас почти не доходят новости с воли. Может случиться - там кто-то поймет, что происходящее губит не только нас, а всю страну. Поймет и остановит этот кошмар. Только до сего светлого мига, если он наступит, тоже желательно дожить человеком. Боюсь, воля и способность самостоятельно мыслить не восстанавливаются...
- Да, - на полуслове обрывает она мое излияние, и сама замолкает: потемневшие строгие глаза напряженно вглядываются в одним им открытую даль - сквозь меня, сквозь кучу барахла на соседних нарах, сквозь выкрашенную мерзкой зеленой краской стену...