Глава одиннадцатая
Настал черед употребить вторую спичку, и я зажег ее с великими предосторожностями, желая непременно сохранить оставшуюся, третью, на обратный путь. Непродолжительное пламя озарило тесную пещеру. Тут и там виднелись признаки людских стараний. Стены подпирала каменная кладка, в иные трещины вколочены обтесанные глыбы. Все это делало пещеру надежным местом заточения, откуда невозможно совершить побег. Стены, а также пол и свод являли зрелище, мрачней которого я не видал. Их покрывали белоснежные шары, волокна, пузыри, бубоны или коконы (не знаю, право, как еще их называть) различных форм.
Я принял их вначале за грибы, но это были жуткие соцветия из плесени. Едва я к ним притрагивался, как эти рыхлые ростки мгновенно распадались и оставляли на ладони полузаметную испарину.
Тошнотная растительность настолько отвлекла мое внимание, что лишь в прощальном сполохе обуглившейся спички я разглядел прелюбопытнейший предмет. Слева от меня в стене торчало массивное железное кольцо. На нем — заржавая, увесистая цепь. Как будто ничего особенного. Особенным, однако, было то, что на кольце покоился букет цветов, переплетенных наподобие венка. Здесь цветы — отколь? И в довершение чудес, цветы казались свежими.
Я находился на распутье. Как быть: пожертвовать последней спичкой и на обратный путь довериться лишь осязанью? Но слишком неправдоподобным помстилось мне увиденное — я чиркнул третьей спичкой.
И верно, свежие: осенний лютик, дикий или одичавший. Я созерцал их со священным трепетом, припоминая смутно, что видел перед домом несколько пучков в саду у Ренцо. Что это значило? Как ни старался, я ничего не понимал. Безмолвие и смрадный дух окутанного тайной подземелья начинали не на шутку будоражить нервы. С меня довольно — прочь отсюда.
На этом утренние треволнения не кончились. Расставшись с тусклым светом, исходившим из расселины, я снова должен был преодолеть во тьме заведомо бугристый, долгий путь. Уже я начал подниматься по ступеням нижней лестницы, как сверху до меня донесся легкий шум шагов. Опять старик? Или, что хуже, его собаки, пробравшиеся ненароком в подземелье? Я насторожился. Шаги, похоже, были человеческими, но в них не слышалось привычного мне шарканья бабуш. А если это не старик, то кто? А если все-таки старик, зачем ему бежать? И если он забрел так глубоко и не догадывался о моем присутствии, то почему его я не услышал раньше? Что делать: отступить обратно в галерею и там, при слабом свете, защищаться от неизвестного врага? Я совершенно растерялся. Внезапно звук шагов стремительно угас. Я двинулся наверх с предельной осторожностью.
Поднявшись на вершину лестницы, я вновь услышал прежний шум. Последние сомнения рассеялись: от стен покатого туннеля отзывалась человеческая поступь. Стук раздавался так легко и часто, как будто впереди бежало существо-пушинка. Я, право, никогда бы не подумал, что старик, даже такой крепыш, как мой хозяин, способен вдруг на этакую прыть.
Казалось, дробный топоток бегущего опережал меня лишь ненамного, хотя едва ли можно было доверять обманчивому эху подземелья. Я останавливался — он замедлял свой бег, а вскоре вовсе затихал. Я шел вперед — он тотчас ускорял шаги. Они звучали вразнобой, даже со скидкой на неровный грунт и зыбкий отзвук, как будто это существо неслось вприпрыжку. Увы, я израсходовал и третью спичку, иначе, вопреки всему, ее зажег бы. От вынужденной слепоты мой интерес сменился яростью, отчаяньем и агрессивностью. Отбросив всякую оглядку, я ринулся в погоню, стремясь во что бы то ни стало поймать бегущий призрак.
Не тут-то было: он был проворнее меня и лучше знал извивы подземелья. Его шаги довольно быстро унеслись куда-то вверх и вскоре окончательно умолкли. Он разгадал мой замысел. Опустошенный изнурительной и безуспешной гонкой, я кое-как добрался до подножья следующей лестницы, куда прокрадывался полусвет из верхнего чулана.
Похождения, точнее, первая их часть, закончились бесплодно. Допустим все же, что призраком был сам хозяин, но, Боже правый, зачем ему понадобилось уноситься от меня по сумрачному подземелью? Нелепо было бы предполагать, что у него нашлись здесь срочные дела. Вне всякого сомнения, старик спасался бегством от меня.
Я отложил догадки до более удобного момента. Вторая половина странствий сулила мне еще одну находку. Но, как и прежде, я не сумел в ней разобраться. Теперь мне предстояло вернуться по уже знакомому пути и, обойдя жилые помещенья, найти другой проход наружу. Так будет легче оправдать свое отсутствие.
Тут я и вправду потерялся в лабиринте комнат, переходов, кладовок, коридоров, лестниц: явных, тайных или когда-то потайных. Два раза я забирался на чердак, заваленный домашней утварью и всяким хламом. Однажды вышел на украшенную зубчатой резьбой террасу. В конце концов я ухватил нить Ариадны и зашагал по верному пути. Вскоре я натолкнулся на крохотную комнатушку в третьем этаже, похожую на будуар.
Здесь, как и в той гостиной, где меня застиг хозяин, преобладали желтые тона, хотя скупая обстановка и штоф по виду сохранились много лучше. На гладком столике, рядом с венецианским зеркалом и статуэткой пастушка, лежал предмет, немедленно привлекший мое внимание: топазовое ожерелье. Я сразу же его узнал.
Но долго не рассматривал: что проку? Довольно нежелательных сюрпризов, сейчас не время отвлекаться. Так эта неуловимая особа (неуловимая во мне самом) мне посылала новое свидетельство своей прошедшей или настоящей жизни в угрюмом логове. Как мог я не принять его с благоговейным трепетом? Подушечка из голубого шелка, расшитого узором, свисая с ручки, за которую я взялся, — в веревочную змейку был вплетен букет увядших лютиков, — предохраняла стену от дверных наскоков. Случай словно подводил меня все ближе к начальному, если так можно выразиться, источнику знакомой желтизны, к местам, отмеченным ее присутствием, насыщенным ее особым запахом. Чем дальше, тем сильней он становился. Но был ли это запах живой иль мертвой плоти?
Изнеможенный и взволнованный, я вышел к деревянной лестнице, по которой поднимался и спускался каждый день. Оттуда я добрался до каменного дворика, махнул через ограду и спрыгнул с внешней стороны усадьбы. Затем вернулся в дом и появился в зале. Сидевший за столом старик направил на меня настороженный, цепкий взгляд, но не сказал ни слова.
Глава двенадцатая
Я начинал всерьез подумывать о том, что дом скрывал, по крайней мере, второго обитателя… а может, обитательницу. Особа эта явно не желала встречи с гостем. Не говоря о прочем, меня она превосходила тем, что знала в доме каждый закоулок. Одним из наиболее надежных, хоть и опасных способов добраться до нее, если она и впрямь существовала, было подсматривать за стариком в его безостановочных хождениях по дому. Казалось, что хозяин буквально не находит себе места. К примеру, я заметил, что за ужином и сразу после — во всяком случае, всегда в одно и то же время — старик имел привычку вставать из-за стола и исчезать в глубинах дома. Он возвращался, держа в руке тарелку или другой предмет; тем самым он стремился оправдать подобные отлучки, порою бесконечно долгие. Значит, в действительности он удалялся по своим, загадочным причинам. Вначале это вызывало любопытство, теперь, когда мой замысел помалу созревал, мне представлялось неизбежным. Словом, попирая риск, я изготовился последовать за стариком при первом же удобном случае.
Что и назначил на ближайший вечер. Ночь после схода в подземелье я посвятил раздумьям, отдыху и… грезам. Она не принесла мне новостей. Пока я не заснул, шкап и секретный механизм хранили совершенное безмолвье, хоть я и льстил себя надеждой на обратное. Ведь, по моим теперешним догадкам, ночным пришельцем мог быть и не старик.
Весь следующий день прошел без происшествий, в томительном, нетерпеливом ожидании. Довольно странным (лишь до известной степени, учитывая нрав хозяина) мне показалось, что старик за целый день ни разу не притронулся к еде, хоть на здоровье вроде бы не сетовал. Он, как и прежде, исчезал из залы во время нашей трапезы, а главное — был в необычном праздничном наряде. Старательно причесанный и гладко выбритый, в костюме своей далекой юности, он выглядел на диво элегантно, словно заправский щеголь или светский лев. В тот день он отлучался слишком часто и вел себя особенно таинственно. Что до меня, то я испытывал неловкость перед лицом нарядного сотрапезника (из-за своей невзрачной одежонки) и терпеливейше сносил его причуды.