К двум часам ночи было объявлено, что кровь больше не понадобится. Основная часть пришедших в больницу горожан давно уже разошлась, остались только ученики Точиловой. Их сначала вежливо попросили очистить территорию клиники, но учащиеся проигнорировали просьбу. Тогда пришли несколько человек охраны. Школьники рассредоточились и принялись бродить по близрасположенным газонам и среди зарослей живой изгороди поодиночке и парами-тройками. После этого на них перестали обращать внимание. Им никто не стал делать замечание, даже когда часа в четыре утра несколько человек из их компании полезли на фонарные столбы рядом с больничным корпусом и натянули длинные полотнища на уровне второго этажа, где уже больше десяти часов кряду реаниматоры боролись за жизнь молодой женщины… Вернее – помогали бороться ей.
…В неверном свете начинающегося дня уставившийся в окно врач прочёл надпись на баннере, отпечатанном, по всей видимости, этой же ночью:
ОЛЬГА ВИКТОРОВНА! МЫ ВАС ЛЮБИМ! ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ СКОРЕЕ!
– Что им сказать? – спросил подошедший коллега, зубами стаскивая с руки латексную перчатку.
– Откуда я знаю? – тихо сказал первый врач. – Говори, не говори… Что толку? Но одиннадцать часов! Одиннадцать, КАРЛ! При таких повреждениях… При такой кровопотере… Больше половины ребер. Обе ключицы. Левое легкое – в клочья. Печень уже не собрать. У этой женщины жизней оказалось больше, чем у кошки… Я никогда не встречал такого поистине яростного желания жить.
– Я тоже, – сказал второй. Он наконец содрал обе перчатки и швырнул их на пол. – Чёртова ночь! Но мы сделали всё, что могли, старик.
– Конечно. И даже больше того. Я верил до последнего, что мы её не потеряем. Но мы не умеем творить чудеса… Попрошу у шефа день за свой счёт. Если я сегодня не напьюсь, то за себя не отвечаю.
* * *
В школе погасли почти все окна. В гулком сумраке коридоров еле слышно шумели трубы отопления. Все помещения уже пустовали и были заперты, кроме кабинета директора. Там сидели Маркина и Музгалова – обе выглядели уставшими и мрачными.
– Я предлагаю связаться с её родственниками из деревни, – произнесла завуч. – Пусть заберут тело к себе. У меня такое впечатление, что ученики собрались устроить целую манифестацию из похорон… И без того уже какой-то флешмоб во дворе.
– Да нет там никакого флешмоба, о чём вы? – вздохнула директриса. – Кому дети помешали? Да там и не только дети. Там и родители. По-моему, из полиции пришли её друзья… Похорон не будет, Валентина Васильевна. Мне прислали из нотариальной конторы копию завещания. И копию распоряжения относительно всего остального.
– Точилова написала завещание? – удивилась Музгалова. – Когда? Зачем?
– Ещё весной. Она обследовалась у онкологов, её там здорово напугали… Знаете, как врачи это умеют делать… Но, справедливости ради, причины, погубившие её мать, вполне могут крыться в здешней жуткой экологии. Поэтому Ольга и стремилась уехать отсюда.
– Про это я знаю… А почему без похорон? Как так можно?
– В распоряжении сказано однозначно и недвусмысленно: «Тело кремировать…» И ещё: «Я категорически запрещаю проводить церемонию с участием представителей любых религиозных организаций…»
– Как-то не по-людски это, – проворчала Музгалова. – А на кого будет возложен контроль за исполнением?
– Представьте себе, на нас… Денежный депозит, кстати, на эти цели тоже хранился у нотариуса. Родственники у неё – люди небогатые.
– Какая она предусмотрительная оказалась… – произнесла завуч, но ни теплоты, ни даже одобрения в её голосе Маркина не услышала. – А завещание каким образом к нам попало?
– Для нотариуса была сделана пометка: «Ознакомить директора школы».
– И что? Квартиру она кому-то ведь отписала?
– Отписала.
– Кому?
– Не нам, естественно, – Маркина сложила бумаги в папку и заперла их в сейф. – Пойдёмте, Валентина Васильевна, по домам. Ещё ведь завтрашний день как-то пережить придётся.