Лёха проводил гостей до крыльца, а бабушка до самой калитки, заодно этих проверить… мохнатых да хвостатых…
Когда бабушка вернулась со двора, Лёха уже полулежал на своем любимом месте, а лоб-то у любимого внука морщинами собрался…
Ирина Федоровна остановилась посреди комнаты, осмотрела неубранное застолье.
— Вот нанесли забот!.. Давай, Лешенька, еще чайку подолью?
— Можно.
Ирина Федоровна повелительно поманила когтистым пальцем — серебряный заварочный чайник зашевелился на самоварной конфорке, по бокам его затрепетали-зашелестели крылышки, словно бы вырезанные из серебряной же фольги — и вот уже он уже в бабушкиных ладонях. Бабушка охнула растерянным басом, а Лёха поспешил объяснить:
— Бабушка, это я, я крылышки приделал, вижу, что ты чайник зовешь, ну и пошутил… Думаю: что ему без крыльев летать, нелогично ведь? Прости, пожалуйста!..
— А-а! То-то я смотрю, то ли я из ума выжила, что не помню своего же колдовства, то ли… — Ирина Федоровна даже рассмеялась своему недоумению… — Что значит — сын своего отца! Силыч, земля ему пухом, тоже был горазд на ровном месте выдумки творить… В него ты, не в Лену… Не завтра поедешь?
— Да, послезавтра, с утречка. Завтра надо прибраться, собраться, то, да се… Мурмана тебе оставлю, мало ли…
Бабушка огорченно промолчала. Она и без слов навострилась понимать своего ненаглядного внучка Лёшеньку: если Мурмана оставляет, а не с собою берет — значит, опасается за него… и за себя, если на диване угнездился — значит, у бабушки ночевать останется, а не у себя… и не где еще, по холостому-то делу… Значит, смута у него на душе… И ведь редко когда поделится ею, все сам, все молчком… Гости уехали, платок можно снять. Бабушка тряхнула головой — седые волосы, заплетенные в четыре плотные косы, каждая о пяти прядях, упали за спину, едва ли не до подколенок. Волосы для колдуньи — дело важное, полезное… Чем бы внука-то рассеять, от грустного отвлечь?
— Шуз какой-нибудь присмотрю, взамен стоптанных, заодно перчатки для чоппера… тебе не надо ли чего-нибудь купить, баб Ира, только скажи?
— Нет. Лешенька, все есть. Может, телевизор включим?
— Потом, бабушка, попозже, когда я спать уйду, ладно? Нет настроения в ящик пялиться, ты уж извини. Я сегодня даже в Сеть не заходил, как чувствовал с самого утра, что город по мою душу заявится…
Бабушка только вздохнула, жалеючи. Что тут скажешь, чем поможешь — жизнь есть жизнь.
— Когда планируешь вернуться?
— Послезавтра и вернусь, наверное, к вечеру, к ночи. И так уже охоту отложил… из-за некоторых рептилий… Мурман узнает — то-то крику будет… Нормально они там?..
— В меру. Двор пока не разнесли. Я тебе в сарае стелю?
— Угу.
Простому человеку в сарае бы холодно показалось проводить ноябрьскую ночь, но Лехе нравится вдыхать сквозь сон запахи пыльного сена, вот он и предпочитает сарай всем остальным лежбищам, возможным в бабушкиных владениях. Сквозняки он законопатил одним коротким заклятием, подбавил тепла до комнатной температуры — здесь тоже не велик труд набубнить…
Бабушка лежит в своей постели, но знает: сегодня и до утра не будет рядом ни кота Васьки, ни домового Прокопыча, ни кикиморы Мульки… Знает и не сердится на перебежчиков: она — дай ей волю — и сама бы не спала, внуку сон берегла… И туман вроде бы прошел. Встать, что ли, да пойти прогуляться в лес, авось поймает лунный свет на поздние травы?.. Пожалуй, да — а что толку лениться, древнею колодою лежать?..
У кота Васьки свое законное, только ему принадлежащее место на сарайном ночлеге: дождался, пока Лёха устроится поудобнее — и клубочком у него в ногах, неслышно мурлычет на одеяле, об ауру молодого хозяина своею аурой трется. Кикимора Мулька и домовой Прокопыч в головах устроились, всяк на своей стороне: Прокопыч слева, а Мулька справа, Прокопыч якобы дыхание Лёхе бережет, храп от него отгоняет, а Мулька будто бы колтуны в прическе распутывает… да только откуда колтунам взяться в коротком ежике волос? Нет, нет и нет, просто всем им радостно питаться от спящего Лехи его колдовской сутью, силой, очень мощной, всесокрушающей, но для них отнюдь не злой и даже целебной.
Мурман словно бы низвергнут в пропасть из этой маленькой придворной иерархии, сослан вниз от лежанки, на пол, но это всего лишь иллюзия, ибо каждому понятно без малейших сомнений: Мурман здесь главный, захочет Мурман — всех посторонних шуганет прочь от Лёхи, сам-один будет охранять, но… уж коли они в гостях заночевали, пусть хозяева тоже порадуются… Ух, и славно они сегодня в прятки да в салочки-догонялочки поиграли…