Верность для меня, это прежде всего хранение девственности моей, нецелованности моей, избегание картин и женщин прельстительных, ожидание возвращения Любимой, невзирая на теченье лет, постоянная память о ней единственной, написание портретов и разглядывание фотографий, впрочем, с сожалением, ведь снимки сделаны не мною, и меня нет на них, я не был в те мгновения ее жизни, и о том стоит горько плакать в одиночестве маленькой комнаты. От горьких слез не скрыться, я верен им, по-прежнему непрестанно жалею себя, мне жалко, что она обозвала меня случайным знакомым в ее жизни. Несомненно, она верна своему сердечному избраннику, они помолвлены (хотя длительность помолвки явственно указывает на лживость либо безответственность тех заверений), потому храня ему верность, всячески гнушается моего внимания, избегает меня, не разговаривает, в письмах слабоумна и цинична, тем самым принижая мое достоинство и мою человеческую значимость, отвергает меня, дабы я перестал быть соперником ее жениху. Предельно ясно можно объяснить поведение Музы, однако последствия она не сумела предугадать, скорей всего она жестокосердно желала разбить мое слабое сердце вдребезги, до этого умело заморозив, лишь поэтического сердца возжелала, однако закрывая глаза на правду, именно ее одну и стоит любить, ибо она меньше всех этого заслуживает. Изменить в сторону добродетели возможно только любя, охладить свою любовь означало бы разувериться в Божьем промысле, означало бы бросить ее на растерзание циничного расчета и лживого рационализма, означало бы потерять человечность. Не желая стать предателем, я сколь и всегда буду любить сей вольную и невольную предательницу.
Лучше быть одиночкой в любви, чем ненавистником любви. Временами горестно осознавать, что я не буду любим ею, вся моя внешность одряхлеет, так и не став чьим-то любимым образом, ее не очарует добрая усталость цвета моих глаз, длина моих волос, худоба телосложения, она мною не восхитится, она не полюбит мою грешную душу, мои книги и картины ее не вдохновят, не полюбуется моими естественными добродетелями, не укорит меня за скверные мысли или глупые поступки. Она назвала меня случайным знакомым, чья внешность размыта, мимолетна, малозначительна, чьи слова неразборчивы, чья душа потемки. Впрочем, в сей отчужденности имеются достойные похвалы невольные нравственные замыслы, достойные благодарности поступки, ведь она могла бы коварным образом лишить меня девственности и нецелованности, будучи моей единственной любовью. Любимая в ранние наши года располагала властью надо мной, я мечтал стать с нею одной плотью, но Муза (сама того из-за развращенности не понимая) поступила благородно, не прикоснулась ко мне, не осквернила меня, ибо мы не были женаты, не венчаны в церкви. Впрочем, я бы и не смог лишить ее сокровища девственности, на то способен лишь человек безнравственный и испорченный. Ныне я говорю Любимой о невинности, о чистоте телесной и душевной, и сие странно выглядит, ибо я всегда считал, что целомудрие положено девам проповедовать, девство защищать, но будучи в обществе, нередко вижу сколь утрачена меж ними ценность непорочности, из чего напрашивается вывод – проповедь и учение удел мужчин, исполнять обещание мужское бремя. Потому я проживу свою земную жизнь, любя лишь одну деву, измеряя жизнь не земными мерами, но небесной вечностью заключая свои слова любви в сердце своем, таким обликом исторгну из своего мышления тление, из чувств уберу всё страстное и проходящее, а из воспоминаний постараюсь убрать всё злое, и самое главное, мне необходимо простить.
Некоторые люди могут разговаривать на многих языках, но думают при этом на одном. Подобно и я могу беседовать со многими девами, но размышляю любовно только об одной единственной. В сей цитате нет разжигающего блуд подтекста, имеется ввиду исключительность Любимой и возвышение оной над всеми прочими.