Накануне отъезда старшего брата, в сумерках, она затеяла игру в жмурки и принудила играть и Севу.
Завязали глаза Вячеславу, и он сначала снисходительно, а потом с азартом стал ловить их, причем она со смехом дёргала его то с одной, то с другой стороны. А когда он кидался к ней, она, выше икр поднимая юбки, как кошка, отскакивала в сторону Севы и как будто безотчётно жалась к нему всем своим пышным телом, хохоча и изгибаясь, точно её щекотали, поднимала руки, с которых сползали широкие рукава, обнажая их до самых плеч.
Тепло и аромат её прикосновений обдавали Севу жаром, от которого становилось жутко. Он сжимал веки, чтобы не видеть её и прийти в себя, и отвращение к ней боролось в нем с неопределёнными жадными брожениями, поднимавшимися наперекор всему в его крови.
Но вот завязали ей глаза, и она стала гоняться за обоими. Сева отлично видел, что у неё между платком и глазами есть маленькая щелочка, и она притворяется, что не видит.
Она метнулась прямо к Севе. Тот в испуге шарахнулся прочь от неё, тяжело дыша, с бьющимся сердцем. Она опять бросилась за ним. Он снова едва успел ускользнуть от неё. Теперь ей уже, очевидно, даже не нужно было стараться увидеть его. Он не ускользнет; она знала, где он не только по производимому им шуму, но и по чутью, и как будто уже умышленно играла с ним, как кошка с мышью.
И они стали носиться по комнате, наталкиваясь на мебель, останавливаясь на мгновение, чтобы побороть охватывающую их усталость и странную дрожь.
Глядя на эту гонку, Вячеслав стал громко, безудержно хохотать, довольный тем, что она так ловко приручает его брата.
И Сева чувствовал это, и на этот смех ему хотелось крикнуть брату что-нибудь резкое и оскорбительное и злобно рассмеяться самому.
Но она как бы поняла этот момент. Кралась, кралась назад, и вдруг стремительно бросилась боком в сторону Севы. Он очутился за её спиною, задев её, но в ту же минуту она перевернулась, как вихрь. Он хотел проскользнуть под руками, но она схватила его за плечи.
Он едва не вскрикнул. Хотел вырваться, но она его не отпускала, близко касаясь его груди своей грудью; и в лицо ему ударял запах теплого, разгорячённого женского тела.
— Довольно, — злобно выкрикнул Сева, рванувшись от неё.
Она опустилась на диван, вытянув ноги в золотистых туфлях и закрыв глаза.
Все вокруг обволокло густыми сумерками. Голоса замолкли, и слышно было, как где-то на кусте первый соловей несмело пробовал свою трель.
— А я в город не поеду, — заговорила она, все ещё не открывая глаз. — Вы поезжайте один. А я не поеду... Тут так хорошо. Я попрошу только купить мне кое-что... Я запишу вам на бумажке.
V
Сева дурно спал эту ночь. Заснул сразу в непонятном утомлении, но скоро проснулся: часы били одиннадцать. Он что-то видел во сне: не то экзамены, не то смертную казнь. Было томительно и жутко. И наяву это состояние не покидало его. Он скоро понял его причину: была гроза, первая весенняя гроза. Протяжно и сдержанно грохотал гром, как будто кто-то тяжелый пробегал по крыше, а в промежутках, сквозь щели ставней в сумрак комнаты прорывался мгновенными струями свет молнии. Потом пошёл дождь. Сначала на черепичную крышу падали только капли, потом пошёл крупный ровный дождь, и весь дом наполнился шумом, похожим на шум ссыпаемого хлеба.
с улыбкой прошептал Сева. Но улыбка тотчас же пропала. Сразу необыкновенно ярко предстала перед его глазами золотистая туфля Эммы и черные с золотыми стрелками чулки.
Она спала здесь за стеной. Их кровати стояли бок-о-бок. Стена была толстая, но ему все-таки казалось, что и сквозь камень оттуда проникает к нему её дыхание.
Он в мучительном томлении вытягивался в кровати и ясно чувствовал, что в эти минуты растёт и делается зрелее. Это непонятно пугало его и вместе с тем наполняло волнующей жаждой, ожиданием чего-то сладкого, но зловещего.
Сквозь гул дождя стал пробиваться новый шорох... голоса... Это за стеной. Сева похолодел и весь превратился в слух. Сердце билось. Трудно было дышать. Нет, это журчание и всплески воды в желобах... шорох дождя в ветках деревьев.
Он подошёл к окну, ступая по полу босыми ногами и с радостью чувствуя ночной холод дерева. Осторожно открыл ставни, окно.
Влажный ночной воздух облил его, как водой. Он съежился, а потом с радостью подставил ему всего себя и стал вдыхать его глубокими глотками, падавшими в грудь, как что-то сочное и живое.
Он стал дышать ещё глубже, ещё настойчивее. Вместе с запахом дождя и земляной сырости пахло ещё чем-то особенно приятным и тонким. Он скоро догадался, что пахло почками, лопнувшими от грома, и в этом было что-то до такой степени прекрасное, что хотелось плакать.