— Так, — говорит бывшая жена, откладывая вилку и начиная мять в руках салфетку. — Хорошо. Теперь скажи, как, по-твоему, что ты сейчас ешь?
— Как что? — говорит Петров, всматриваясь в тарелку. — Сама же говорила — картошка.
— Угу. Картошка. А если бы я сказала — моченые грабли? Тоже бы поверил? И так же уплетал, не задумываясь?
— При чем тут грабли? Ведь вкусно же. Как, Танек?
— Во! — говорит Танек.
— Так вот слушай, — говорит бывшая жена. — Это — жареные ананасы. Специально для тебя, Петров. Ты ведь любишь, чтобы все не как у людей… Ведь любишь?
Только что приступивший к удивлению Петров вдруг понимает, что сейчас начнутся слезы. Этого он терпеть не может. Переглянувшись с Таньком, поднимается из-за стола.
— Ну… я пошел, что ли? — говорит он. — Проводишь, Танек?
— Ага, до двери, — говорит Танек, посмотрев на мать и сползая со стула.
В коридоре Петров целует дочку в лоб, вспоминая, что надо говорить в таких случаях.
— А… Вот вспомнил… Маму слушайся, — произносит он назидательно.
И еще кричит в комнату бывшей жене:
— Ушел!
А потом, пока спускается по лестнице и выходит во дворе, и пока добирается до сквера, к горнисту, все думает и бормочет под нос:
— Ананасы… Вроде бы видел когда-то. Не наш продукт, понятно, а где тепло… Много солнца, голопузых негритят и ананасов. Вот бы нам с дочкой там поселиться. То-то б славно зажили… А там, глядишь, и эту выписали. Может, понравилось бы ей?
Это не забывает он и жену.
ПОГРАНИЧНЫЙ ВОЗРАСТ
Это случилось в незапамятные времена, когда между страной детей и временем взрослых проходила граница. Граница, как ей и положено, держалась на замке. Попробуй, сунься.
Но редко кто совался. Своих дел было по макушку. У взрослых — по взрослую макушку. У детей — соответственно.
Во взрослом времени ракеты запускались в космос, крейсеры спускались на воду. Перегораживались могучие реки и осваивались новые земли. Отмечались памятные даты и говорились речи. Называлось «юбилей». Обо всем, что делалось во взрослом времени — о ракетах, крейсерах, «юбилеях» и т. д. (см. выше) — желающие узнавали из газет.
О том, что делалось в стране детей, достоверных известий не сохранялось. Газеты там отсутствовали. И о важнейших событиях упоминалось вкратце — на заборе. А все, что требовалось сказать — говорилось двум-трем самым близким друзьям. И называлось это «секрет».
Но предполагалось, что во времени детей тоже не скучают…
В одном месте граница проходила прямо по двору жилого пятиэтажного дома. Во дворе, за границей жили Стасик и Рожков. В доме — взрослый Еремичев.
Взрослый Еремичев после работы, на которой он запускал ракеты, перегораживал реки и т. д. (см. выше), приходил домой и садился у окна посмотреть, что там, за границей делается.
За границей в этот день Стасик и Рожков катались на санках. Вернее, катался Рожков. А Стасик таскал его. Кряхтел и таскал. Кряхтел Стасик оттого, что Рожков был толстый, а дело происходило летом. Потаскай тут закряхтишь.
Взрослый Еремичев не одобрил такое катание. Во-первых: глупо. Во-вторых: уж больно противный скрежет по асфальту.
— Эй, — прокричал взрослый Еремичев, — пустяшным делом занимаетесь. Вы бы лучше как у нас: ракеты запускали, речи говорили и т. д. (см. выше).
С той стороны границы ничего не ответили. То ли не услышали из-за скрежета, то ли побоялись провокаций.
— Я говорю, — вновь зазвучал взрослый Еремичев, улучив момент, когда Стасик остановился перевести дух, — понапрасну силы расходуете. Смысл-то какой?
— А где же нам тогда трясучку взять? — ответил Стасик.
Пухленький Рожков ничего не ответил. Сидел в санках и неподвижно таращился перед собой.
— Бред какой-то, — пробормотал Еремичев. — Что еще за трясучка? прокричал он.
— А, — махнул рукой Стасик. — Скоро узнаете.
И точно. Не успел Еремичев поужинать, только взялся за чашку с горячим чаем, дом мелко затрясся. Затряслось и все содержимое дома… Чайная ложка лихо отплясывала в блюдце.
Еремичев подхватил лязгающую нижнюю челюсть и кинулся к окну.
— П-п-пре-кратите! — отправил он ноту протеста за границу.
Там, за границей, из канализационного люка, как танкисты после тяжелого боя, устало выбирались Стасик и Рожков.
Дом облегченно застыл.
— Радиус действия слишком большой, — сказал Стасик, помогая неуклюжему Рожкову. — И налицо расфокусировка. Слабо поправить?
— Пять минут на санках, — отвечал Рожков.