— Америка, — досадует ветеран Петров. — Далась им эта Америка…
Ба-бах!
Проходит мимо капитан-танкист, даже глазом не моргнет.
— Молодец, — отмечает ветеран Петров. — Чувствуется выучка.
— Ма! — вопит белобрысый пацан в замызганных зеленью светлых шортиках. — Скинь еще патронов!
— Хватит, — сердито отзывается мать из окна на третьем этаже. — Весь двор и так уже осатанел от вас.
— Ма, ну скинь!
— На фронте тоже мамку будет просить, — не одобряет ветеран Петров.
Весь тротуар вдоль дома усеян бумажной шелухой пистонов.
— А человек утром подметал, — огорчается ветеран Петров.
Ба-бах! Голосит над двором встревоженное воронье.
— Пистолет-револьвер-кольт-ТТ-системы Макарова! — орут пацаны.
— И чего городят, — досадует ветеран Петров. — Чему их только в школе учат?
Ба-бах!
— Мафия бессмертна! — орут пацаны.
— Ох, вырастут рэкетирами, — обмирает ветеран Петров.
— Деда, когда пистолет мне купишь? Обещал ведь, — пристает к нему белобрысый внук.
— Мне вон тоже… пенсию повысить обещают, — устало отмахивается Петров.
— Ужинать, — зовет хозяйка и старого, и малого.
И тот, и другой не сразу и ворча покидают двор. И вскоре тишина и тьма за окнами. Ночь наступает. А в Америке наверно — день.
СМЯТЕНИЕ
— Перестань вертеться на стуле. Не слышишь, как он скрипит под тобой, как жалуется? Послушай. Слышишь? Теперь, дальше. Вот ты палишь спички почем зря…
— Я не палю.
— Ложь. Стыжусь за тебя, поскольку ты сам, к сожалению, этому еще не научился. Относительно же спичек. Спички, к твоему сведению, делают из дерева. Верно?
— Наверно.
— Рифмуешь? Похвально. Но это тема для другой беседы. А сейчас — о дереве. Твои же сомнения, выраженные словом «наверно», я объясняю тем, что дерево ты воспринимаешь абстрактно. Как глину, пластмассу… или воду. Как вещество. Как материал. Как средство. На самом же деле спички делают из конкретного дерева. Дуб, осина… Впрочем, чаще — осина, весьма специфическое по символике дерево…
— Яблоня, вишня… Когда же мы к бабушке поедем?
— Отрадно, что ты отзывчив на развитие чужой идеи. Но бабушка здесь не при чем. Хотя, может быть, именно ее воздействие… Но не об этом речь. Итак. Что касается яблони и вишни, то ты, что называется, хватил. А дерево, конкретное дерево, имеет отличительные для каждой породы корни, ствол, крону. И ты, своими бездумными поступками, способствуешь уничтожению того, что отпущено нам Природой в весьма ограниченном количестве.
— Но они так красиво горят!
— Не перебивай, пожалуйста, привыкай слушать, прежде, чем возражать. Это, во-первых. А во-вторых, я сейчас рассматриваю вопрос этики. Проблемы же эстетические мы, с твоего позволения, перенесем на повестку дня следующей беседы. Сейчас я помечу эту тему. А ты пока подумай о твоем отношении к подаренным тебе карандашам. Посмотри, на что они похожи. Все в пластилине.
— Я строил дом. Они как бревнышки.
— Карандаши, и ты должен это ясно понимать, тоже делаются из дерева. Кедра…
— Секвойи…
— Ого, смотри-ка, круг твоих познаний весьма обширен.
— Она такая здоровущая!
— Количественные параметры не всегда являются решающими при создании того или иного предмета. Но, кстати, и о количественных оценках. Представь теперь себе, сколько спичек ты сжег за свою жизнь. Представил? Нет? Ну, хотя бы за год?
— Не знаю. Много. Год — это много.
— Вот. Считай, что целое дерево ты взял и пустил на бездумную потеху. Целое дерево, вырвал с корнем и пустил по ветру. За просто так. За здорово живешь.
— Но ты тоже жгешь спички!
— Не «жгешь», а жжешь. Будь добр, не поленись, повтори.
— Ну, жжешь… Но…
— Объясняю. Да, я вынужден это делать. Но с полным осознанием трагической необходимости данного процесса. Ты же — просто хулиганишь. Есть разница?
— Для спичек — нет.
— Бога ради, оставь только эту бесплодную софистику. Право, люди, заботящиеся о твоем становлении как личности, заслуживают большего внимания и уважения с твоей стороны.
С тех самых пор, когда его решились оставлять дома одного, кухня манила и таки заманивала. Именно там в основном и происходили странные события с вещами, оставшимися без взрослого присмотра. Вдруг перегорала лампочка в люстре, вдруг убегала вода из раковины, вдруг разбивалась чашка… Оправдываться потом, вечером, было бессмысленно — в существование заговора никто не верил.