Проворные маленькие ручонки неожиданно вцепились в поручни по соседству. Мальчуган лет семи опытным взглядом сразу же определил во мне новичка.
- Как ты думаешь, море соленое? - задал он вопрос на засыпку.
- Конечно, - с легкостью недавнего студента ответил я.
- А кто его посолил? - усложнил задание мой экзаменатор.
- Ну... Видишь ли..., - начал я тянуть время.
В самом деле, не заводить же бодягу о химическом составе земной коры и лежащего сверху мирового океана. И я наконец брякнул:
- А посолили его слезами своими многие бедолаги.
- Вот и нет, - торжествующе выпалил мальчуган, словно ждавший ошибки. - Никто его не солил. Оно всегда соленое... А кто такие бедолаги?
- Те, кто не по своей воле в этих краях оказались, - снова сумничал я.
Парень оглядел "эти края", явно не ощущая себя бедолагой.
- Я, когда вырасту, моряком буду, - на всякий случай предупредил он. И скрылся в недрах парома.
Буксир давно уже отвалил в сторону причала. Судно набирало ход. Бухта раздвигалась, все дальше разнося берега свои. Ветер все свежел, становился все более упругим и как-то ухитрялся налетать со всех сторон сразу. И как только скрылась из виду земля, паром тут же погрузился в туман. Или туман быстро и окончательно поглотил сушу. Поглотил и сушу, и море. Ничего не осталось, кроме тумана, да ревущего тревожно и предупреждающе парома. За туманом, в восьми часах пути лежал остров.
Я спустился в каюту третьего класса. И там в откидном кресле забылся. Лишь изредка просыпаясь от пронзительных детских вскриков, похожих на возгласы чаек.
"И зачем я сюда поехал? - спрашивал я себя, и мое путешествие представлялось мне крайне легкомысленным". ( А. П. Чехов, "Остров Сахалин").
х х х
Итак, сахалинский паром. Это явление сразу не осознать. Мне, человеку крайне континентальному и глубоко сухопутному, паром всегда представлялся предметом неколебимо простым. Даже патриархально примитивным. Никак на мореходное средство не походящим. Так, нечто деревянное. Большой плот. На котором некий старичок, дымя самокруткой, налегает на... хм.. рычаг. И этот самый плот, то бишь, паром, по канату курсирует поперек реки. Туда и обратно. От берега к берегу. Изо дня в день. В общем, дело однообразное, как течение реки. Летают над водой стрекозы, рыбешка играет, визжит поросенок в корзине, лузгают бабы семечки, о прошлом судачат, настоящее клянут... Картина понятная.
Сахалинский паром оказался жуткой громадиной высотой с семиэтажку. В недрах его запросто заблудишься. А брюхо разом заглатывает железнодорожный состав.
"Итак, Резанов и Хвостов первые признали, что Южный Сахалин принадлежит японцам" (А. П. Чехов, "Остров Сахалин").
После того, как вагоны оказываются в трюме, их материковая судьба претерпевает изменения. Железнодорожная колея на Сахалине проложена японцами. У миниатюрных японцев и колея поуже нашей, российской. По прибытии в морскую столицу острова, город Холмск, вагонам меняют колесные пары. И поезда на Сахалине обретают японский ритм перестука на стрелках ритм утонченный и таинственный. Это в Сибири поезд куражливо выстукивает: "Эх, раздолье, так твою в разэдак!". А на острове говор колес невнятен для русского уха. Да и глаз в плывущие с юга облака всматривается с недоумением. Оттуда, с японско-корейского юга, облако идет особенное, формы восточной, сказочной, рисованной тонко, словно взлетевшее с ширмы, где остались тоскующие драконы. Облако с четко очерченным силуэтом, с конкретной остроконечной завитушкой, отчетливое и ощутимое, как свежеиспеченное безе. Наше материковое облако, рыхлое и ленивое, как затрепаное ватное одеяло, сюда заходить не любит, да и не жалуют его здесь ветра морские, резкие, с характером.
х х х
"Извольте работать без солнца" (А. П. Чехов, "Остров Сахалин").
Корейские облака и оранжевое августовское солнце, падавшее за Татарский пролив куда-то в район Владивостока, завораживали. Я стоял на балконе гостиницы для моряков и не мог взять в толк, за что в этом блаженном краю платят северные надбавки.
Теплый вечер ласково опускался на бархатистые от зарослей бамбука сопки. По искрящейся легкой зыби пролива плавно шествовало на юг далекое и такое хрупкое на вид судно. Зеркальную гладь порта взрезал неторопливый и неугомонный буксир. За что же, за что оклады живущих тут умножались на коэффициент 1,4 (а для моряков на 1,6), к которому каждый год добавлялась еще одна десятая?
"Это еще что, - скорбно вздыхали старожилы. - Раньше у нас вообще коэффициент был 2. Да приехал один деятель...".
Деятель принадлежал к самой верхушке партийной власти. Оказавшись на Сахалине в разгар бархатного сезона, что тянется с конца июля по начало октября, чиновник не на шутку задумался. За что платят надбавки? Он интересовался конкретно. За отсутствие солнца, - конкретно пояснили ему. То есть, человек живет в жутких условиях, копит целый год денежку, которую затем благополучно и просаживает на югах, набираясь солнца и витаминов для дальнейшей жизни в жутких условиях. Чиновник хмуро оглядел залитые яркими лучами широкие проспекты областного Южно-Сахалинска, окунул палец в теплые прибрежные воды и разгневанно распорядился урезать льготы. И осталось старожилам вспоминать былой шелест банкнот, да чесать в затылке.
А солнце... Что ж, солнце здесь действительно яркое и теплое. С конца июля по начало октября. В остальное же время - тот самый ветер, что не пускает сюда облака российские. И этот ветер сбивает над островом корейско-японскую хмарь. И дует с воем неделями напролет, выматывая душу. Неделями живешь под серым небом среди серых домов и лиц.
"И высокие седые волны бьются о песок, как бы желая сказать в отчаянии: "Боже, зачем ты нас создал?"" (А. П. Чехов, "Остров Сахалин").
х х х
У приезжающих на Сахалин юных жен не менее юных мореходов вид довольно надменный. Они твердо знают - эту дыру они потерпят в лучшем случае года три-четыре. За намеченный срок муж обязан: как можно чаще ходить в загранрейсы и как можно больше зарабатывать валюты. Твердой японской йены. К тому же новоиспеченному мореходу и жилплощадь обещали... Обещали...
А мореход первым делом прямиком попадает в каботажное плавание. То есть, возит уголь на Курилы или тушенку в солнечный Магадан. На пароходе типа "Шатура", о котором сказано коротко и емко: "То ли спьяну, то ли сдуру угодил я на "Шатуру"". Это проржавевшее корыто, уже лет десять вымаливающее списание "на гвозди", скорбно продолжает длить свою морскую жизнь вопреки всем законам безопасности и плавучести. Палубная команда до одури орудует шкрябками, стервенится боцман-"дракон", не вылезают из машины механики-"маслопупы", но... Старость неотвратима, и старость судна - в том числе.
В короткие и долгожданные дни списания на отдых моряк застает красавицу-жену в перенаселенном общежитии. Здесь общие кухня, душевая и туалет сплачивают товарок по несчастью. Они еще хорохорятся и язвят мужей. Но теперь их гложет лишь одна мысль - получить отдельное жилье. Хоть какое. Тем более, что и дети как-то внезапно появляются после кратких визитов мужей, истосковавшихся в море по теплу любимых рук.
И лишь к концу намеченного трехлетнего срока начинает проглядывать некий светлый блик впереди. Моряк наконец-то попадает на судно, идущее в загранрейс. Пусть это и Корея. Но уже попахивает валютой. Да и очередь на жилье худо-бедно движется. Правда, дома из каменистой почвы острова рождаются с большой натугой и дороговизной.
Так проходит лет десять. Заматеревший морской волк уже по праву ходит на добротном судне в Японию. Некогда тосковавшая по материку матрона, в которой трудно узнать юную хрупкую и надменную красавицу, в окружении трех ребятишек с наслаждением копается на дачном участке. И лишь изредка, оторвавшись от прополки грядок и глянув в низкое серое небо, вспоминает о теплом Севастополе... Да что вспоминать, душу бередить... Вон уж и дочь старшая скоро совсем невестой станет. Пора ее на материк отправлять в институт...