Слава Полищук
ОСЕНЬЮ МЫ УЙДЕМ
Олегу Вулфу
«Быстрей, с-суки!» — орала фигура в темном проходе. Тусклый свет вспыхнул в вагоне — дрожащее, прерывистое свечение в вязком месиве спрессованных запахов. Немытые несколько дней мужские тела, водочный перегар, блевотина и вонь из загаженного туалета. Красное с мороза лицо оравшего майора по-детски расплывалось в улыбке после каждой порции мата, зависавшей в тяжелом, недвижимом воздухе возле офицерского тонкогубого рта. Рядом с майором стоял сержант, сопровождающий эшелон от самой Москвы. Сержанту было плевать на нас, ошалело спрыгивавших с полок, кто со сна, кто с перепоя, не понимавших, что и где происходит, на майора, засидевшегося на ночном холоде пустого вокзала и по этому поводу принявшего пару стаканов, на весь этот город, где он пробыл два года. Единственно, о чем он сейчас думал, так это о теплой спящей казарме и о своих тапочках, которые перед отъездом спрятал под матрас и которые так хотелось надеть сейчас. Сержант брезгливо сторонился пробегавших, пытаясь застегнуть тесную, до невозможности ушитую шинель, что была предметом его особой гордости. Приказ его уже вышел, и эта утомительная командировка некстати нарушила спокойное течение последних месяцев.
Майор, чтобы согреться, бил обутой в сапог ногой под зад пробегавших мимо него новобранцев, непрестанно матерясь. «Я вашу душу ебал», — приговаривал сержант, устало скалясь, все время поправляя непонятно как державшуюся на самой макушке маленькую ушаночку, часто сплевывая на пол. В тесном тамбуре было не увернуться от веселящегося сапога, и, получив свою порцию, я вылетел на перрон. Последними, осмотрев вагон, вышли майор и сержант.
Каждый, кто призывался из Москвы, знает, что такое Угрешка. Это обычная, типовая школа на Угрешской заставе, обнесенная бетонным забором с колючей проволокой. Сюда приезжали «покупатели» из частей и увозили призывников к месту службы.
Нас привезли на Угрешку днем, после прощания с родителями и шмона в маленьком Доме культуры на берегу Москвы-реки. Во время этого первого обыска мне удалось спрятать флакон одеколона. Одеколон все-таки украли в вагоне по пути в Ижевск, когда пили все, что текло.
Угрешка была местом во многих отношениях замечательным. Новобранцы сидели на полу в коридорах, классах, актовом и спортивном залах. Все время выкрикивали чьи-то фамилии, кого-то строили и уводили. Время от времени возникали драки. Кто-то ел, пил, кто-то спал, бренчал на гитаре, блевал на пол, пел песни, отправлялся на поиски водки. Водку перебрасывали через забор папы и мамы, любимые девушки и жены, младшие и старшие братья, преданные друзья, уже отслужившие или еще не взятые. За водку отдавали все: деньги, вещи, еду. Особенно ценились часы. Дежурные офицеры пытались отнимать, но уследить за всей оравой было невозможно.
Тоска начнет хватать позже, а пока — неизвестность, странная свобода и ошметки романтики. На Угрешке знакомились, чтобы сразу расстаться и уже никогда не встретиться. А бывало, что с лежащим возле тебя на полу приходилось служить два года. Все зависело от случая. В этом заведении можно было пробыть час, день, неделю, бегая домой, дурея от вина и неизвестности.
В одной из комнат устроили парикмахерскую. Стригли ручными машинками, торопясь, дергая волосы, равнодушно матерясь. Здесь меня и постригли. Наголо. За пятьдесят копеек. У одного паренька не оказалось чем заплатить. То ли вообще не было, то ли все пропил, но выглядел он неунывающим. «А я, как на свадьбу, — с одним хуем!» — успел он выдохнуть, получая пинок и отправляясь мыть туалет.
На ночь нас заперли в пустом классе. Предварительно мы втащили десяток деревянных скамеек. Моим соседом оказался Андрей Алферов. Высокий, немного полноватый, он был растерян и подавлен. Мы лежали на жестких скамейках, укрывшись пальто, о чем-то переговариваясь. От КПП по окнам бил луч прожектора, освещая территорию. По коридору пробегали дежурные, грохоча сапогами. Пальто не укрывало ног. На досках спина быстро затекала. Когда я проснулся, Андрея уже не было, а его пальто укрывало мои ноги.
Ночной плац освещался несколькими фонарями. Крупный, мягкий снег, попадая в сноп желтого света, на мгновение вспыхивал теплым, искрящимся сиянием и тихо ложился на черный асфальт плаца. Старший лейтенант Вылегжанин, высокий и сутулый офицер, разжалованный из капитанов, стоял на деревянном помосте и наблюдал за бегущим сержантом Олейником. Ночь была замечательная. Тихая и морозная. После таких ночей к утру наметало сугробы в рост человека. До завтрака мы пробивали ходы к столовой и штабу. Лейтенант курил и считал круги. Олейник, в гимнастерке и без шапки, бежал по периметру плаца, неуклюже ставя большие широкие ступни носками внутрь. Докурив, Вылегжанин ушел в штаб, а сержант продолжал свое нескончаемое движение. От крупной, коротко остриженной головы шел пар, спина взмокла, но он не замедлял и не ускорял бег. Беговой механизм работал отлаженно и без сбоев. Через равные промежутки времени подкованный сапог опускался в положенное ему место, руки со сжатыми кулаками монотонно двигались в такт гусеничному движению ног, переламывающих упорство падающего снега.