Смотреть, как кушает Арво, удовольствие. Пахучее, янтарное, прозрачное, нежное, играющее пузырьками масло прямо из горлышка чекушки льется в его широкую, крепкую, с огромным бегающим кадыком гортань. Ест Арво не спеша. Смачно прожевывает куски купающегося в масле хлеба. Ест и похрипывает. Потом вытирает ребром ладони лоснящиеся губы. Глаза его блестят и смеются. Он получил большое удовольствие.
Антон ловит себя на том, что проморгал ту самую минуту, когда в нем должен был проснуться Иисус Христос. От сырого черного ломтя остались одни крошки. Тремя пальцами, как клювом, подобрал их с тарелки, слепил одна в одну, сунул в рот, пожевал. Хотел же кусочек оставить на тот самый случай, когда начнет посасывать под ложечкой. Антон точно знает, что этого посасывания недолго ждать, стоит только выйти из столовой… Но разве можно удержаться и не съесть лишний кисочек, когда рядом, на твоих глазах, идет такой пир, бешеный шабаш?
— На, возьми, корыш, — хрипло говорит Арво и сует Антону мучной пирожок с картофельной начинкой. Не пирожок, а какое-то сладостное мучение. Картофель в нем, конечно, перемешан с жареным луком. Иначе откуда бы взялся этот удивительный аромат, от которого так и першит в бескадычном Антоновом горле? Конечно, такие пирожки могут выпекать сейчас только рыночные торговки. Антон знает цену этим пирожкам. О-ее!
— Нет. Арво, спасибо. Я переполнен.
— Бери, корыш, — смеется добряк Арво.
— Надо говорить «кореш», «е», а не «ы».
— Хорошо, кор-е-ш, — делает ударение на последнем слоге Арво.
Пирожки для Арво — десерт. Один из них он направляет в свою гигантскую гортань, второй завертывает в бумагу и сует Антону в карман. И уходит. Теперь Антон знает: когда начнет сосать под ложечкой, он съест этот пирожок. Во-первых, не будет дрожать рука. Во-вторых, день покажется намного короче.
Еще по дороге в цех рука несколько раз тянется в карман за пирожком. Но Антон твердо говорит себе: нет! Нет и нет!
В цехе вынул его из кармана, положил на верстак, обитый белой жестью. На бумаге уже проступили жирные пятна. Снял ватник, потянулся за пирожком, чтобы спрятать в ящик. Потянулся… и перехватил на нем долгий завороженный взгляд Генки. Пирожок был таким румяным и аппетитным, что оторвать от него взгляд не было никакой возможности. Антон бы и сам, не раздумывая, сунул его в рот, но в последнюю минуту передумал и протянул пирожок Генке. У того заблестели глаза:
— Нет, что ты, не валяй дурака.
— Бери, тебе говорят.
И Генка не устоял. Ел он маленькими кусочками, не торопясь, и только по лихорадочному блеску глаз можно было догадаться, каких усилий стоит ему не съесть пирожок сразу, одним махом.
Время обеда еще не прошло. В цехе было тихо. Недалеко от верстака сидели слесари-сборщики, смолили цигарки. На перевернутом экскаваторном барабане сидел Витька. Он увидел, как Антон дал Генке пирожок, мрачно сверкнул глазами, по рыцарской скобе забегали комочки желваков. Антон подумал:
— Черт с тобой, психуй, психуй, голубчик.
Генка съел пирожок, подошел к питьевому бачку. Антон направился в инструменталку за угольником. Прозвучал гудок с обеда. Цех погрузился в скопище грохочущих звуков.
И тут произошло такое… Почему так устроена жизнь, что никогда не знаешь, где тебя поджидает беда?
Вернувшись к верстаку, Антон увидел, что Генка больно сжимает пальцы правой руки. По тискам стекала струйка крови, перемешанная машинным маслом. Витька стоял неподалеку, щурился, не скрывая своего торжества. Все понятно: пока Генка ходил пить воду, он смазал головку пальца маслом. Генка не заметил, рванул напильником по железу, пролетел, поскольку сцепления — ноль, правая рука врезалась в тиски, проскребла пальцами по детали. Миленькая шутка. Ее проделывают с новичками. С ним это тоже было. Генка стоял и дул на пальцы. Ноздри у Антона прилипли к хрящу, так он втянул в них воздух. Какая-то дикая ярость впилась в мозг, швырнул на верстак угольник и с визгом, пружинящим обезьяньим прыжком кинулся на Рогулина. Все произошло в считанные доли секунды. Успел только подумать, что сказала бы мама, если бы увидела такое: «Антон, что ты делаешь?»
Но мама была в соседнем цехе и ничего не видела. Схватка получилась неожиданной. Стукнулся об Рогулина, как палка о столб. Ярость и неожиданность должны были принести ему победу. Но, во-первых, Витька Рогулин был не из трусливого десятка. А во-вторых, масса есть масса. И не учитывать ее мог только ослепленный яростью и гневом боец. Витька Рогулин упал, но тут же перевернулся. Поджал его под себя. Антон кряхтел, вывертывался, норовил ухватить Витьку за грудки. Но Витька наседал и цедил сквозь зубы: