Поговорив о делах, Нестеренко взглянул на часы и извинился, что вынужден отойти.
— Председатель вот-вот подъедет, — сказал он. — А мне к его приезду надо кое-какие бумаги посмотреть. Я мигом. А вы пока погутарьте.
Разговор с гостями шел непринужденный. Одна группа секретаря окружила, другая — редактора, а я и Танчи вьемся около Кылци, новости выспрашиваем, заботами делимся.
Наконец-то приоткрылась нам тайна тех двоих неизвестных, что на станции сели в нашу машину. Мы думали, что они из нашего института, но никто их не признал, кроме Асланджери. Он назвался тогда их родственником.
Первые два дня они проявили себя хорошо, а потом стали отлынивать от работы. Бечирби смотрел на все это сквозь пальцы, а они и распоясались. По нескольку дней пропадали. Оба машину умели водить. Попросят у кого из шоферов ключи от зажигания и махнут неведомо куда. Как-то видели их даже в шахтерском поселке Джаламбет. Рассказывали, что около чьих-то ворот стояла взятая ими машина с полным кузовом пшеницы.
И спали они рядышком с Асланджери и Бечирби. Чаще всего никто и не видел, когда они возвращались на ночлег. Услыхав все это, Кылци пришел в ярость. Попросил вызвать Бечирби. Кто-то сбегал за ним.
— А где Асланджери?
— Был здесь. — Бечирби стал озираться.
— Уехал куда-то с родственниками, — уточняет кто-то из ребят, сгрудившихся вокруг Кылци.
— Это с какими еще родственниками?
— Да с теми двумя, о которых мы толкуем, — говорит Танчи.
— Почему молчали о них до сих пор?
На этот вопрос никто не ответил.
— Бечирби, ты виноват во всем. Напрасно, выходит, тебе доверяли. За тобой целый воз грехов тянется…
Послышался шум подъезжающей машины. Остановилась она возле тока. Из нее вышли Асланджери и те двое. Когда приблизились, Кылци окликнул:
— Идите-ка сюда, да живее!
Чувствуя за собой вину, они плелись, будто их волоком тащили.
— Это чья у вас машина?
— Ленинградца, — промямлил Асланджери.
— А почему вы на ней катаетесь?
— Мы попросили разрешения.
— Зачем?
— До Джаламбета проехать.
— А вообще-то вы откуда? — допытывался Кылци.
— Работаем здесь.
— А с какого вы факультета?
— Мы не студенты.
— А кто же тогда?
— Сами по себе…
— «Сами по себе», — передразнил Кылци и жестко добавил: — Чтобы оба явились завтра в центральную усадьбу. И вы тоже, — бросил он в сторону Бечирби и Асланджери.
Дальше продолжать в повышенном тоне он уже не мог — подошли председатель, Нестеренко, секретарь обкома и бригадир тракторной бригады. Дело шло к ужину, и собрались все. Председатель попросил не расходиться после ужина.
Солнце клонилось к закату, когда председатель обратился к присутствующим:
— Товарищи! Наступила наиболее ответственная и горячая пора. Завтра приступаем к уборке пшеницы.
Ему дружно зааплодировали, весело зашумели, кто-то не удержался и даже крикнул: «Ура!»
— Слышать и видеть такую реакцию приятно. Признаться, радуемся и мы. Но задача перед нами очень нелегкая. Хотя солнце и село не в тучу, но благодушию не должно быть места. Никто не поручится, что погода продержится еще пару недель. Урожай на полях замечательный. Но не тот хлеб, что на полях, а тот, что в закромах. И пока не соберем все до последнего колоска, победу праздновать рано.
Говорил и о других делах предстоящей страды. Советовал, как завершить ее побыстрее и с минимальными потерями. Мы и сами предполагали, что будет нелегко. Сказано было, в частности, что работать будем не только от зари до зари, но также и по ночам. И на комбайнах, и на токах в том числе. Может случиться, что заканчивать уборку хлебов вынуждены будем даже в условиях наступающей ранней зимы. Бывало, что первый снег выпадал здесь и в конце августа.
К косовице приступили на второй день после этого, а за штурвалы комбайнов встали на четвертый. За старшего у нас был теперь Темырцы. Бечирби лишился руководящего «портфеля» сразу после того, как побывал у Кылци на центральной усадьбе. Ну а тех двоих, что были «сами по себе», и след простыл. Темырцы по праву оказался нашим старшим — его всегда считали самым рассудительным студентом нашего курса.