— Вон оно что, — делано удивился Миллер. — А я-то по своему скудоумию думал, что виной всему тут демонопоклонничество и чудовищные ритуалы с кровавыми жертвоприношениями. Прости, что так глубоко заблуждался.
— Ничего, — махнул рукой Томас. — С кем не бывает. А вот ты... Знаешь, меня давно интересует этот вопрос — откуда в тебе столько ненависти к чернокожим? Не подумай, что осуждаю, нет, просто, интересно, откуда она проистекает, эта ненависть. Быть может, представители их расы над тобой...? Ну, ты понимаешь. Нет-нет, я не с целью обидеть, ничего такого, но ты ведь постоянно предъявлял Жерому претензии в его якобы имеющей место быть склонности к мужеложеству. Вот я и подумал, что здесь явно кроется какая-то глубокая травма.
— Нарываешься? — покосился Дик на лежащий рядом цвайхандер.
— Нет, что ты! Всего лишь хочу понять истоки этого, кхм, зуда, когда свербит... там.
Миллер насупился и хрустнул костяшками сжавшихся кулаков. Повисла напряжённая пауза, такая напряжённая, что даже ушедший в себя Ларс обратил на неё внимание.
— Хм, — нарушил вдруг Миллер зловещую тишину нежданным смешком. — Этого будет маловато.
— Маловато? — переспросил Мордекай.
— Да. Не для того я пятый десяток разменял, чтобы вестись на такие вот детские провокации. И ты ещё называешь себя интеллектуалом? При твоём-то многовековом опыте мог бы придумать что-то позаковыристее. Господи-боже, как-то даже неловко за тебя. Знаешь выражение «испанский стыд»? Это вот как раз оно.
— О, вы посмотрите, кто это тут решил блеснуть остроумием. Только, для начала, не помешало бы...
— Тихо, — еле слышно произнёс Ларс, но оба бузотёра тут же замолчали. — Кажется, он вернулся.
Тело Олега, стоящее на коленях и согнувшееся, насколько это позволяли доспехи, мелко подрагивало, будто выходя из наркотического сна. Сцепленные под животом руки испускали струящийся сквозь пальцы зеленоватый свет.
— Как он? — спросил Дик, разглядывая переливы изумрудного сияния.
— Похоже, у него получилось, — осторожно предположил Мордекай.
— Определённо, — констатировал Ларс после того, как Бреннер принюхался и обнажил зубы, почуяв жизненную силу Зверя.
Олег открыл глаза, поднялся и, ни слова не говоря, подошёл к останкам Санти.
Выпущенный из ладоней изумрудный огонёк завис над разодранным животом принцессы, и казавшаяся мёртвой плоть пробудилась, словно вышла из анабиоза, растревоженная голодом. Жидкости пришли в движение, открытые раны и внутренности заблестели в свете души, запульсировали от одной только её близости. И тут душа распалась, разлетелась на мириады крошечных светящихся точек, будто семена одуванчика. Они вихрем пронеслись над трупом принцессы и в один миг все разом вонзились в него. Наполовину содранное с черепа лицо исказилось гримасой чудовищной боли, глаза распахнулись, рот разверзся в жутком оскале. Тело затрясло, затрясло так, что оно поднялось, брызжа во все стороны кровью, словно под ним были не каменные плиты, а пущенная на полные обороты дробилка. Изумрудное сияние пропитало плоть и многократно усилилось, так, что кожа, мясо, жилы и хрящи сделались прозрачными в его свете. Оно струилось из каждой прорехи доспеха, а непокрытая голова Санти светилась настолько ярко, что больше невозможно было различит черт лица. Вскоре всем, кто наблюдал эту картину, пришлось отвернуться или заслонить глаза, дабы не лишиться зрения. Но свечение только нарастало. Вскоре оно достигло такой силы, что стали различимы отдалённые стены и свод пещеры. А затем последовала вспышка, на мгновение превратившая мир вокруг в царство ослепительной белизны, но лишь для того, чтобы сразу уступить место тьме.
— Что это было? — шарил Дик по полу, ища свой меч.
— Ничерта не вижу, — попытался Олег вернуть зрение, часто моргая.
— Все целы? — с неизменной заботой о команде поинтересовался Мордекай. — Где принцесса? Шогун меня подери! Её нет! Санти!
— Не стоит волноваться, — успокоил Ларс. — Её высочество здесь, — указал он на тушу мёртвого Зверя. — И я сейчас меньше всего хотел бы прерывать эту трапезу.
Огромная груда обгорелого мяса едва заметно подрагивала в области груди, под передними лапами.
— Она жрёт его сердце, — констатировал Дик.
— Не любишь сердце? — поинтересовался Мордекай с таким видом, будто Миллер нелестно отозвался о поданном к столу изысканном блюде. — Далеко не худший из вариантов. Помню, когда я впервые поглотил сильную душу, мне пришлось сожрать живую свинью. Я сломал себе два зуба, пока вгрызался ей в шею. Да, знаю, что нужно было подумать о таком заранее, но я тогда был совсем неопытен в поглощениях, смёл в доме всё подчистую, и не хватило. Это ещё хорошо, что свинья подвернулась, а не кто-то из прислуги, — добавил Томас с усмешкой.