«Ну здорово», – безрадостно думаю я.
Виктория следит, чтобы дочь закрыла за собой дверь, а потом кидает на меня еще один взгляд и скрывается на кухне. Я тут же поворачиваюсь к Джервису.
– Как, по-твоему, ей можно верить? – повторяю я. Он хмурится и кусает щеку изнутри – значит, тоже думал об этом все это время.
– Она не сдала нас калигусам. Да и твой отец сказал...
– Да, сказал нам идти к ней, – нетерпеливо перебиваю я. – А потом зыркнул на меня черными глазами и дал себя схватить.
– Но она же... – запинается приятель, – она же директор Академии.
– И что?
На этот железный аргумент ему нечего сказать, и он закрывает рот, недовольно поджимая губы. Уверен, это оттого, что Джервис не знает правильного ответа на мой вопрос. Он не любит чего-то не знать.
– Ну, здесь нас хотя бы накормят.
Я хмыкаю и, хлопнув приятеля по плечу, иду за ним на слабый запах еды с кухни. В доме Гэйя она чуть больше, чем наша, и светлее. И явно чище. Похоже, Виктория проводит на своей кухне куда больше времени, чем мы с отцом на нашей. Хотя все кухни, все комнаты в наших домах примерно одинаковые, эта кажется мне гораздо уютнее.
– Проголодались, наверное, – говорит Виктория, как ни в чем не бывало.
Мы молча садимся за небольшой стол, и она подает нам стаканы с водой. Я опускаю взгляд на свои руки. С моих волос все еще стекают дождевые капли, которые я не успел вытереть, как следует, и они тут же оказываются на гладкой блестящей поверхности. В мутном отражении стола я вижу свое угрюмое до невозможности лицо. Просто умопомрачительное зрелище.
Мы молчим. Виктория ходит вокруг нас, включая тепловые генераторы, один из них подает жар в печь, где разогреваются лапки грантера. Я чувствую запах мяса, и рот тут же наполняется слюной. Черт возьми, оказывается, я так голоден!
Странно, что никто не задает вопросов и вообще ничего не говорит. Я исподлобья смотрю на Джервиса, а он только вздрагивает от холода. И тоже молчит.
Наконец, я не выдерживаю.
– Миссис Гэйя...
– Разговоры потом, – отрезает она и грохает перед моим носом тарелку с мясом.
Вот и объяснился.
– Ешьте, – говорит Виктория, кивая на жареные лапки грантера. Я смотрю на них, мучительно сжимая челюсть.
– Я думал, мы поговорим.
– Позже, Рэймонд. Я не хочу, чтобы подростки в моем доме падали в голодные обмороки.
У нее странная манера говорить. Будто ее голос давит на все звуки, превращая их в монотонные, совсем одинаковые, сводя на ноль амплитуду и громкости, и октав, – так звучат сообщения от канцлера в громкоговорителях любого сектора. Трудно понять, злится она или шутит.
И еще мне не нравится, что она зовет меня Рэймондом.
Отец зовет меня так, когда сердится. То есть, почти всегда. Сердится ли на меня эта женщина?
Я не знаю ее, как человека: в Академии наши с ней разговоры состоят из одних ее выговоров мне и нареканий, к отцу она приходит только по делам, и вообще все мое знание о ней крутится вокруг Академии. Можно ли ей верить?
Я смотрю на Викторию, на тарелку перед собой, снова на нее. Мой желудок урчит, словно там поселился разгневанный зверь, и мне очень хочется схватить эту аппетитную лапку и запихать целиком себе в рот. Но я этого не делаю, и Джервис тоже. Уверен, он умирает от голода.
– Как мы можем вам верить? – спрашиваю я. Виктория вскидывает брови, а я не свожу с нее глаз (просто чтобы не смотреть на мясо).
– Не доверяешь мне? – удивляется она. Ну, или делает вид, что удивляется – я не могу понять ее интонации.
– Ни один взрослый человек сегодня не сказал мне правды, не ответил на мои вопросы и ничего не объяснил. С чего бы мне доверять Вам?
Виктория хмыкает.
– Не могу не согласиться, – отвечает она. А потом переводит взгляд на Джервиса. – Джервис, ты же живешь в продовольственном секторе? – спрашивает Виктория. – Твои родители дома? Не хочешь связаться с ними и предупредить, что не вернешься сегодня?
Джервис, мягко говоря, обескуражен. Я тоже.
– Они в курсе, что в учебное время я живу у канцлера, – осторожно отвечает он. – Тем более, что сейчас мы должны спать, как Вы и сказали калигусам, и было бы неразумно слать подозрительные сообщения в такое время.
Виктория снова хмыкает.
– Честно говоря, теперь Вы доверия вообще не вызываете, после таких-то расспросов, – говорю я. Виктория медленно выпрямляется.
Я повторяю, уже более настойчиво: – Почему мы должны Вам верить?