Я молчу, упираясь взглядом в висящий напротив Виктории экран. Там опять черное облако, только очертания какие-то более знакомые. Мне с трудом удается разглядеть в этом облаке странно изогнутую ладонь.
– Это, – говорит Виктория плоским до ужаса голосом, – снимок с камер в лаборатории канцлера. Сегодняшний день.
Я чувствую, как кровь ползет по моим венам, мгновенно леденя тело. Это не просто калиго, верно? Это я.
– Рэй, мы не виним тебя в том, что произошло, но ты должен понимать...
– Черта с два, Грег! – возмущенно прерывает Виктория. – Это твоя вина, Рэймонд, что ты не слушаешь взрослых и поступаешь без оглядки на всех, кто пытается тебя защитить!
– Дай ему прийти в себя, Виктория, – осаживает Грегориус. – Мальчишка только что узнал о себе правду, будь снисходительнее.
«Нет, – думаю я. – Он не прав».
– Я уже знал.
Мой голос звучит хриплым слабым отголоском и в просторной комнате расползается по дальним углам и стихает там. Мне сложно вдохнуть полной грудью, потому что ту сдавило от непонятной боли.
Я уже знал правду.
И доктор Евандер, и Виктория смотрят на меня с одинаковым выражением лиц – смешанным удивлением и тревогой. Позади, за мой спиной, охает Джервис.
Я молчу, сжимая вспотевшими ладонями края стула, на котором сижу, и его стальной ободок холодит пальцы. Смотреть на взрослых у меня не хватает сил, я опускаю голову вниз и зажмуриваюсь, вспоминая то, о чем не хотел бы думать вообще.
Я калигус.
Вот, что я чувствую каждый раз, когда проваливаюсь в темноту черного облака. Вот, что я знаю с того самого момента, как меня впервые разорвало на части и растворило в калиго за барьером города.
– Я калигус, – говорю я вслух. Делаю глубокий вздох и вновь повторяю, поднимая глаза к Виктории и Грегориусу напротив меня. – Я – калигус.
Они не кивают и вообще никак не реагируют, но мне этого и не надо. Хватает их пустых взглядов и бледных лиц, с которых все читается, как с открытых книг
Я один из мутантов, что населяют нашу планету.
И болезнь заберет мою жизнь до того, как мне стукнет сорок.
Я умру.
– Какая новость, – голос Велиуса впивается мне между лопаток. Он подходит к столу, отодвигает ногой стул и плюхается рядом. – Сам догадался или кто подсказал?
– Велиус, – предупреждает Евандер. Мальчишка фыркает, не сводя с меня глаз.
– Это не трагедия всей жизни, придурок, – гнет он свое. Бледные губы на бледной коже изгибаются в наглую широкую ухмылку, один уголок ползет вверх, другой – вниз. По такой роже хочется съездить кулаком.
– Трагедия, – отталкивая от стены, говорит Джервис, – если твой отец не калигус.
– Разве нет? – удивляется Велиус.
И он, и я, и даже Джервис переводим взгляды на взрослых.
– Нет, – отвечает Грегориус.
Я не удивлен. Виктория заявила вчера то же самое, и тут нечему удивляться. Просто теперь я совсем не понимаю, что происходит в моей жизни, порядки и законы которого я знал с самого детства.
Все летит вверх дном, словно мир вокруг – игрушка в руках маленького ребенка. Он придумал себе игру и вдохнул в нее жизнь, чтобы тут же нарушить установленные в ней правила.
Я облизываю пересохшие губы. Хочется пить, хочется есть. Я понимаю, что со вчерашнего вечера не взял в рот ни крошки, а сейчас уже день – и лучше думать о еде, чем о том, как жить с болезнью, которая сжигает твое нутро.
– И что теперь? – спрашиваю я, ни на кого не глядя. – Отправите меня в Карэй на обучение с остальными калигусами?
Грегориус и Виктория удивленно переглядываются, как будто я задаю самый нелогичный вопрос на планете.
– Ни в коем случае, – отвечает женщина. – Тебе нельзя афишировать себя, ты разве еще не понял?
Я хмурюсь и тут же пытаюсь затолкать все эмоции обратно под тонну мыслей. На самом деле, я не особо-то что понимаю, и от того, что творится вокруг, мне хочется зарыдать в голос. Но, конечно же, я этого не делаю, хотя очень хочется. Очень.
– Но ведь все калигусы обязаны пройти обучение в...
– Да, но ты не все, Рэй.
Я смотрю на Викторию, которая теперь немного меняется в лице. Дело дрянь, если даже она выражает сочувствие.
– Ты в опасности Рэймонд, – говорит она. Ее руки, лежащие на столе передо мной, напряжены, пальцы одной ладони сжимаются на другой так, что белеют костяшки на сгибах.
– Но что я сделал? – мой голос мяучит и скулит, хоть я и пытаюсь сделать его грубее. – Я ничего не натворил, почему все гоняются за мной, как за преступником? – ох, да хватит уже!
– Потому что ты особенный, – мягко произносит Грегориус и смотрит на меня так, словно это должно меня успокоить. Конечно же, я не успокаиваюсь.