– Что?
– Ты избранный, Мэйтланд! – радостно гогочет Велиус, почти скатываясь со стула, и подошедший Джервис сдергивает его окончательно.
– Эй!
– Спасибо, Джервис, – кивает доктор Евандер. – Уведи его, пожалуйста, в соседнюю комнату. Дверь там.
Он указывает направо, в дальний конец этого просторного помещения, – коробки со стальными стенами, выкрашенными в белый, устроенной точно так же, как старый склад лаборатории. Джервис кивает, кидает мне до ужаса серьезный и настороженный взгляд и поворачивает Велиуса в сторону выхода.
– Эй! – визгливо топорщится он. – Эй, ты же не знаешь, что там! Вдруг там клетка с квиритами! Нас сожрут!
– Уверен, ты спасешь нас обоих, – парирует Джервис и уходит, толкая Велиуса за плечи.
Тонкая дверная панель отъезжает в сторону, пропускает их внутрь и закрывается. Мгновенно смолкают их шаги, голоса, и я больше слышу ни единого звука. Черт возьми, что это за место?
– Где мы? – настороженно спрашиваю я, поворачиваясь обратно к Грегориусу. И тут же понимаю, что остался один на один с двумя взрослыми, не особо довольными сложившейся ситуацией. Можно подумать, я ею доволен.
– Здесь ты в безопасности, Рэймонд, – вздыхает Виктория. Меня ее слова не успокаивают. Я уже знаю, что никому нельзя верить, особенно взрослым. Особенно, если они сами не доверяют тебе.
– Почему меня должно волновать именно это? – бурчу я, а в голову уже лезут мысли о Хэймоне и его нездоровом блеске в глазах и то, как я испугался, когда он полез своими щупальцами мне под кожу. Что было бы, если бы Хэймон понял, кого нашел?
Понял бы он, что вчерашним вечером они схватили не того калигуса?
Святая Кера, это было всего лишь вчера вечером.
Мне кажется, что с тех пор, как перед моим носом захлопнулась дверь дома, с тех пор, как я последний раз видел отца, прошла уже целая жизнь.
– Что со мной будет, если меня найдут?
Виктория хмурится, поджимая губы.
– Ничего хорошего.
Это понятно и без подсказок! Я злюсь, открываю рот, чтобы закричать на нее, и тут ее руки тянутся к экрану, что висит между нами. Изображение на нем мерцает несколько раз и вдруг оживает.
Это видеозапись с камер в лаборатории отца. И на ней я.
– Откуда… – выдыхаю я, проглатывая первый испуг. То, что я вижу, абсолютно неестественно. – Откуда это у вас?
Виктория следит за экраном вместе со мной, и взгляд у нее напряженнее некуда. Женщина поджимает бледные тонкие губы.
– Вим, – коротко говорит она. – Он один из тех, кому ты можешь верить, Рэймонд. Как мне и доктору Евандеру.
Я не слушаю ее. Я смотрю на экран перед собой, и ноги у меня подгибаются, колени сводит. На записи прокручивается один и тот же момент: я злюсь, кричу в пустоту, стискиваю голову руками. Потом изображение дрожит и скачет под разными углами несколько раз, будто камеру сносит от землетрясения. А потом все кренится и висит на боку, но я все равно это вижу: прямо из моей груди вырывается столп черного густого дыма; он словно желе, он обволакивает мое тело, проникает под кожу, делая ее черной-черной – и руки, и пальцы на них, и шея у меня черные. Меня скручивает, я мечусь в запертой лаборатории, как бешеный зверь, и в какой-то момент попадаю под объектив камеры. Лицо у меня бледное, глаза черные, вся кожа покрыта сеткой темных вен, которые тянутся от шеи и ползут, ползут вверх все больше, словно вместо крови у меня яд, проникающий во все клетки эпителия. Что-то бросает меня вперед на камеру. Все меркнет, чтобы вернуться к начальному моменту: я злюсь, кричу в пустоту, стискиваю голову руками; потом изображение дрожит, скачет под разными углами несколько раз, будто камеру сносит от землетрясения…
Я медленно перевожу взгляд к лицу Виктории. Рвано вздыхаю, понимая, что грудь свело судорогой. Она и Грегориус смотрят на меня.
Мы молчим. Сказать мне нечего, только снова задавать миллион вопросов, на которые они не ответят.
Хотя кое-что я понимаю сам.
Как-то внезапно вся моя жизнь, все прожитые годы и еще не наступившие, свелись к этому моменту.
Впервые выброс темной энергии случается у калигусов лет в пятнадцать, и с этого времени в их жизни начинается обратный отсчет. Ты взрослеешь, сила твоя растет. И болезнь в тебе тоже. Чем старше ты становишься, тем больше калиго пожирает твое тело. В двадцать лет ты способен разрушить до основания всю планету, а к сорока не сможешь и руки поднять – вот как это работает.
Поначалу темных пятен на твоем теле немного: лишь у солнечного сплетения и на кончиках пальцев рук или ног. Но постепенно, очень медленно, почти незаметно – ты чернеешь. К тому моменту, когда сил у тебя остается только на бессмысленное выживание, ты можешь представлять из себя сплошное черное пятно.